Маков цвет (драма в 4-х действиях)

иностранных языков плох. Вместе читать будем… Наконец, там большая русская колония.

Арсений Ильич. Да, да, а все-таки трудно предрешать. Сегодня одно, а к весне… да что к весне, и раньше! – в России все может повернуться.

Бланк. Я не сомневаюсь, Арсений Ильич. Но что же из того? На наши планы это существенно влиять не может. Наше дело такое… не русское оно только, – всемирное дело. Россия пока переживает свою революцию. Это необходимо, но это лишь подготовка к будущей, к последней, к настоящей.

Арсений Ильич. Ну, мы-то уж ее не увидим. Да и вы, пожалуй, не увидите.

Бланк. Право, не знаю. Не останавливаюсь на этом вопросе. (Помолчав). Мне важно мое дело делать сегодня, завтра… Если мои усилия сколько-нибудь послужат для достижения общей, последней цели, – то с меня достаточно этого сознания. Главное не терять даром сил и дней.

Арсений Ильич (уныло). Я понимаю.

Бланк. А тут суета какая-то в Париже. Сосредоточиться невозможно. Да и Соне здесь не хорошо. Я вам откровенно скажу, Арсений Ильич, нездоровая у вас здесь атмосфера. Уж, кажется, я человек нормальный, а и то стал какой-то раздражительный. Поверьте, не виню я вас. По-человечески я вас искренне полюбил, понимаю вас. Ценю ваше личное благородство, неисчерпаемую доброту Натальи Павловны… Но что же поделаешь. Жизнь – штука жестокая. В ней железо есть. Она отстранила вас, отстраняет. Идти нам против нее, оставаться с вами – это значит самим обессилеть. Соне очень тяжело. Я вижу… Но единственное ее спасение – переменить обстановку, жить с людьми, в которых нет ничего в прошлом, а все в будущем. Прошлое ее давит. Хватит силы преодолеть – выплывет.

Арсений Ильич. Отлично я вас, отлично понимаю. И спасибо вам, что так прямо говорите. Мы – прошлое. Но мы вам мешать жить не будем. А все-таки утешение у нас есть: были и мы нужны в свое время. Ведь были же? (Пауза). Свое дело в свое время сделали же?

Бланк (рассеянно). Конечно, конечно… (Молчание).

Арсений Ильич. А сколько езды-то до Женевы?

Бланк. Ночь одна. Завтра вечером выедем, а утром в Женеве.

Арсений Ильич. Вы хоть пишите нам почаще.

Бланк. Я корреспондент плохой. А Соня, конечно, писать будет.

Уходит налево.

Явление 2

Арсений Ильич (кричит в столовую). Вася, принеси мне еще кофею.

Из столовой слышится голос Натальи Павловны: «Сейчас!» Входит Анна Арсеньевна с чашкой.

Явление 3

Анна Арсеньевна. Все вы, я вижу, киснете, папочка. Опять плохо спали. Нехорошо вам и кофе столько пить.

Арсений Ильич. Да что же делать, как не киснуть? Погода скверная, здоровье скверное… Что ж делать? Мы – прошлое, друг мой, нам только и осталось, что киснуть, пока не докиснешь. Да. (Помолчав). Вот завтра наши уезжают.

Анна Арсеньевна. Так, значит, окончательно решено?

Арсений Ильич. Завтра едут.

Анна Арсеньевна. Тоже эгоизм какой у Иосифа Иосифовича. Бросить вас одних. Знает, что и мне надо уезжать. Ведь я-то не по своей воле, я Васю везу.

Арсений Ильич. Ну, это пустяки. Со стариками им нечего делать. Говорят тебе, мы – прошлое. А им в будущее надо смотреть. Бланк отличный человек, – деятельный такой, серьезный. Энергия…

Анна Арсеньевна. А в Соне в последнее время как-то не замечаю энергии.

Арсений Ильич. Русская барышня. Поймешь ее. Все неразбериха. Нынче горит, – завтра, глядишь, завяла. А потом опять ничего. Выдержки нет. Я от Сони, так сказать, отступился… Отказываюсь тут что-нибудь понимать. Пусть уж Бланк. Авось он ее выдержке научит. Это в нем; слава Богу, есть.

Анна Арсеньевна. Ах, папочка, Соню браните, «русская барышня», а сами-то не по- русски все ворчите, и на погоду, и на Париж, и вообще… Чудный город! Я совсем парижанкой сделалась. Кабы не Васю везти, – не выехала бы. Какие люди! Эта чудная Франсуаза – прямо мой ангел-хранитель. Ведь это она меня ввела в Теософское общество, я там душой отдыхаю.

Арсений Ильич. Астральные тела изучаешь? Что ж, всякому свое. И это один из видов прошлого…

Анна Арсеньевна. Какое прошлое? Это вечное, вечное!

Арсений Ильич. Ну, милая моя, меня от вечности такого сорта тошнит. Утешайся теософиями, я тебе не мешаю; для кого же они, как не для вас с Франсуазой.

Входят Наталья Павловна и Вася.

Явление 4

Анна Арсеньевна. А вот, папа, Франсуаза меня все про Соню спрашивает, мне даже неловко. Я уже говорю, что, собственно, брак задержан пустяками всякими, а как можно будет – они тотчас же обвенчаются.

Наталья Павловна. Ты бы вышел, Арсений. Целыми днями сидишь у камина.

Арсений Ильич. Ну, на что я выйду? Куда пойду? Грязь, толпа, скука… А тебе, Анюта, и чудной твоей Франсуазе я искренне удивляюсь. Кажется, пора бы французам привыкнуть к гражданскому браку. А выходит, что мы, так сказать, терпимее их. Да. (Помолчав). Ну и обвенчаются, конечно, в свое время. Пустяки какие.

Наталья Павловна. А Иосиф Иосифович где?

Арсений Ильич. К себе пошел, должно быть.

Вася. Дедушка! Соню что, в синагоге венчать будут?

Арсений Ильич. Дурак!

Вася. Нисколько не дурак, а просто спрашиваю, ведь он жид.

Арсений Ильич. Вася, поедешь в корпус, там и безобразничай, а у меня в доме прошу вздору не молоть.

Анна Арсеньевна. Папочка, уж я от него отступилась. Кажется, всем для них пожертвовала, за границу увезла – нет. Добился-таки этот воин своего. Я от полковника Генца письмо получила, обещает устроить его у себя, а к весне в 5-й класс приготовить.

Арсений Ильич. Премудрость там, подумаешь, в корпусе-то; в два месяца все вызубрить можно.

Анна Арсеньевна. Отвезу его, пускай, пускай. Как уж он там хочет. Силы последние иссякли. Если бы не Франсуаза, которая поддерживает мой дух, – я бы давно, давно…

Вася. Ты опять не сдерживаешься? Ведь уж кончено, и сама же говоришь, что отступилась, чего же еще?

Анна Арсеньевна. Вот слышите, как он с матерью говорит? Нет, Шура мой, какой там ни есть, Шура никогда бы…

Вася. Шура? А Шура ваш… Шура вполне достоин… по заслугам будет… Если его когда-нибудь к столбу привяжут…

Наталья Павловна. Вася! Господи! Господи! Так говорить… О мальчике… о брате…

Вася. Надоело уж. Тут мать, тут брат, тут дядя, – слова не скажи. Вот дядя Боря. Что ж, оттого, что он мне дядя, я молчать обязан? Нисколько! был на войне, служил в хорошем полку – и вдруг в отставку. Что это, глупость? Или ренегатство?