...Кончался пир, и утро приближалось.В хрустальной вазе тихо умиралБукет цветов от знойного угара,И зеркала тускнели в дымке пара.Над бархатом корсета выступалУпругий очерк груди обнаженной,И локоны с головки наклоненнойПокрыли чашу, падая на дно,Как золото, в пурпурное вино.В одеждах дам виднелся шелк измятый;На канделябрах пламень почернел;И яркий сок разрезанной гранаты,Как кровь, на белой скатерти алел.Ворвалось утро меж портьер тяжелыхИ брызнуло холодною струейНад рядом лиц насильственно веселых,Над жалкой смертью оргии ночной...И веера под нежным пухом скрылиСтыдливый мрамор голого плеча,И мы рукой невольно заслонилиУсталый взор от бледного луча...
1884
Сон
Мне снилось – от резни чудовищного боя,От крови, слез и мук бежал я в темный лесИскать защиты и покояПод вечным куполом небес.Здесь чудный полумрак таинственного храма,Стволы уходят вдаль, как легкий ряд колонн,Как сладким дымом фимиама,Смолою воздух напоен.И в говоре ветвей мне чудится пороюБлагоговейный гул молящейся толпы,И сыплют искры надо мноюЛучей широкие снопы...Но вдруг в немой тени нарушил мир отрадныйИ грозно прошумел могучий взмах крыла:То ястреб – хищник кровожадныйУпал на жертву, как стрела.Добычу он схватил железными когтямиИ страшно медленно душил, и в тот же мигИз дикой чащи под ветвямиКо мне донесся чей-то крик.И этот крик растет, от края и до краяОн наполняет мир тоскующей мольбойИ мчится к небу, замираяВ дали блестящей и пустой.И ужасом тот крик мне душу потрясает.А солнце между тем преступный темный лесНевозмутимо озаряетЛучами с праздничных небес.Как храм, поруганный кровавым злодеяньем,Безгрешной чистоты наружный вид храня,О лес, торжественным молчаньемТеперь ты страшен для меня!Здесь, даже здесь, увы! нет мира и покоя:Все та же предо мной и здесь, в глуши лесов —Резня чудовищного бояИ злоба бешеных врагов!
1884
Предчувствие
Я знаю: грозный час великого крушеньяСметет развалину веков — Уродливую жизнь больного поколеньяС ее расшатанных основ, —И новая земля, и новые народыТогда увидят пред собойНе тронутый никем, – один лишь мир природыС его немеркнущей красой.Таков же, как теперь, он был, он есть и будет,Он вечно юн, как Божество;И ни одной черты никто в нем не осудитИ не изменит ничего.Величественный зал для радостного пира,Для пира будущих людей,Он медлит празднеством любви, добра и мираЛишь в ожидании гостей:Разостланы ковры лугов необозримых;На вековом граните горПокоится в лучах лампад неугасимыхНебес сапфировый шатер;И тень из опахал из перьев тучек нежныхДрожит на зеркале волны,И блещет алебастр магнолий белоснежных,И розы нектаром полны,И это все – для них: все это лишь убранствоДля торжества грядущих дней,Где трапезою – мир, чертогами – пространствоЗемли и неба, и морей.И вот зачем полна природа для поэта,На лоне кроткой тишины,Едва понятного, но сладкого обетаНеумирающей весны.И вот зачем цветы кадят свое куреньеВо мгле росистых вечеров,И вот о чем гремит серебряное пеньеНеумолкающих валов.
1884
Искушение
Отрывок
Серебряной каймой очерчен лик МадонныВ готическом окне, и радугой леглоМерцание луны на малахит колонныСквозь разноцветное граненое стекло.Алтарь и дремлющий орган, и купол дальний —Погружены в таинственную мглу;Лишь край мозаики в тени исповедальниЛампаду отразил на мраморном полу.Седой монах, перебирая четки,Стоял задумчивый, внимательный и кроткий;И юноша пред ним колена преклонил;Потупив взор, он робко говорил:«Отец мой, грех – везде со мною:Он – в ласке горлиц под окном,Он – в играх мошек над водою,Он – в кипарисе молодом,Обвитом свежею лозою,Он – в каждом шорохе ночном,В словах молитв, в огне зарницы,Он – между строк священных книг,Он – в нежном пурпуре денницыИ в жгучей боли от вериг...Порою череп брал я в руки,Чтоб запах тленья и могил,Чтоб холод смерти утолилМои недремлющие муки.Но все напрасно: головаВ чаду кружилась, кровь кипела,И греза на ухо мне пелаБезумно нежные слова...Однажды – помню – я увидел,Уснув в горах на склоне дня, —Ту, что так страстно ненавидел,Что так измучила меня.Сверкало тело молодое,Как пена в сумрачных волнах,Все ослепительно нагоеВ темно-каштановых кудрях.Струились волны аромата...Лежал недвижим я, как труп.Улыбкой дерзких, влажных губОна звала меня куда-то,Она звала меня с собойПод полог ночи голубой:«Отдашь ли мне ночное бденье,Труды, молитвы, дни постаИ кровь распятого Христа,Отдашь ли вечность и спасенье —За поцелуй?..» И в тишинеЗвучало вновь: «Отдашь ли мне?..»Она смеялась надо мною,Но брошен вдруг к ее ногамКакой-то силой роковою,Я простонал: «Отдам, отдам!..»………………………………….
1884
На Тарпейской скале
Ряды сенаторов, надменных стариковС каймою пурпура на тоге,И мрачный понтифекс в собрании жрецовСтоят задумчивы и строги.Кой-где центурион гарцует на коне,И целым лесом копий медныхКогорты зыблются в чешуйчатой бронеПод грозный шум знамен победных;И сонмом ликторов Марк Манлий окружен...Но, мановеньем горделивымВниманья требуя, к толпе промолвил онПеред зияющим обрывом:«Прощай, родимая земля! в последний разЯ шлю привет моей отчизне...Не бойтесь, палачи: все кончено, – и васМолить не буду я о жизни.Жить, разве стоит жить, когда – всесилен мрак,И вечно грудь полна боязни,И душно, как в тюрьме, и всюду, что ни шаг, —Насилья, трупы, кровь да казни...Пришел и мой черед; но пусто и мертвоВ потухшем сердце: вашей властиВ нем нечего казнить, – народ, возьми его,Возьми и разорви на части!..»Так Манлий говорил, и грустный долгий взорСквозь дымку полдня золотогоОн обратил туда, в сияющий простор,На ленту Тибра голубого,На солнце и луга, на волны и цветы...Толпою резвою со свистомМелькнули ласточки с лазурной высоты,Чтоб утонуть в эфире чистом;Очами скорбными их Манлий проводил...У ног его немой и дикийУтес в расщелине любовно приютилЦветок малиновой гвоздики;И, все забыв, глядел страдалец на него —Почти без мысли и сознанья —В минуту грозную, не помня ничего,Ловил струю благоуханья...Но палачи к нему приблизились в тот миг;Он их отталкивает гордоИ к пропасти идет, спокоен и велик,Идет бестрепетно и твердо, —И ропот ужаса пронесся над толпой… ………………………………………….
1884
Юбилей А. Н. Плещеева
Растет полночный мрак, и душит нас темница;В цепях влачатся дни без веры, без надежд,И над развенчанной поэзией глумитсяТолпа бессмысленных