И продолжаю уже по-французски:
– Что здесь происходит? Забастовка?
– Вы опоздали, – говорит она с улыбкой. – Остальные пассажиры уже на борту.
– Но, – говорю я в полной растерянности, – я не сумел выполнить все формальности – таможня, полиция…
– Не беспокойтесь, – отвечает она уже с иной улыбкой, которая на сей раз не имеет ничего общего с казенной, требуемой ее профессией. Улыбка теперь дружеская, почти ласковая.
У меня это вызывает шок, что оказывает анестезирующее действие.
– Вы с чемоданами! – вдруг восклицает она. – Вам следовало оставить их внизу! Здесь проходят только с ручной кладью.
– Внизу? – говорю я. – Но внизу же никого нет!
Я сам удивляюсь своему голосу, своему тону, в нем совсем не чувствуется протеста. А если какой-то протест и есть, то он настолько слаб, что уловить его невозможно.
Стюардесса смотрит на меня зелеными глазами, и ее детские губы морщатся в легкой гримасе.
– Вы в самом деле так считаете? – говорит она. – Пойдемте, спустим их снова вниз.
Она выходит из-за барьера и идет впереди меня. Теперь я вижу ее в полный рост. Она невысокая, с тонкой талией, красивой высокой грудью, длинными ногами. Я следую за ней и толкаю свою тележку.
Она нажимает на кнопку, потом на другую.
– Первая кнопка, – говорит она, – для вызова приемщика багажа.
– Но внизу же никого нет, – довольно вяло повторяю я.
Вместо ответа она дарит мне еще одну улыбку. Дверь лифта открывается, и стюардесса настойчиво и строго говорит:
– Быстрее! Пока дверь не закрылась! Втолкните в кабину тележку! Да нет же, – она хватает меня за руку, – самому входить не надо, одну тележку! При себе оставьте только сумку.
Я подчиняюсь и чувствую в горле спазм. Дверь за моими чемоданами закрывается, я слышу, как лифт снова уходит вниз.
Я застываю на месте. Меня охватывает в этот миг полное отчаяние: я совершенно ясно понимаю, что никогда больше не увижу ни своих чемоданов, ни находящихся там бесценных справочников, которые я взял с собою в надежде, что они помогут мне в изучении Мадрапурии.
Однако ладошка стюардессы ложится на мою руку, и на меня в упор смотрят зеленые глаза.
– Пойдемте, мистер Серджиус, – говорит она с прежней настойчивостью. – Вы слишком задержали наш чартерный рейс. Самолет вас ждет.
– Он меня ждет? – спрашиваю я, приподняв бровь.
Она не отвечает. Круто повернувшись на каблуках, она быстрым шагом устремляется впереди меня в переход гармошкой, который ведет пассажиров с верхнего яруса прямо к самолету. Я догоняю ее и на ходу, прилагая немалые усилия, чтобы идти с нею рядом, ибо при всей своей субтильности она шагает так стремительно, что повергает меня в изумление, делаю последнюю попытку взбрыкнуть.
– Но в конце концов, – говорю я, – можете вы мне объяснить? Что же все-таки происходит? Служащие забастовали? Как получилось, что в Руасси вообще никого нет, даже фараонов?
Она ускоряет шаг и, повернувшись ко мне, выставив свою красивую грудь, от которой я уже не в силах отвести взгляд, говорит самым непринужденным тоном:
– Я и сама ничего не понимаю.
И, искоса взглянув на меня, осчастливливает меня улыбкой, которая являет собой странную смесь лживости и чистосердечия.
Я иду с ней рядом или, если сказать точнее, с трудом, запыхавшись, пытаюсь не отставать от нее, ибо, как ни поспешают мои длинные ноги, миниатюрная стюардесса неизменно оказывается впереди. При этом я охвачен чувством вины, краха, опалы. У меня нет уверенности, что я по своей воле иду сейчас к самолету, выполняющему чартерный рейс в Мадрапур. Напротив, мне кажется, что стюардесса, с этими ее зелеными глазами, гибким станом и милой улыбкой, накинула на меня ошейник и тащит за собой на поводке, покорного, дочиста обобранного, оставившего в лифте – бросившего на произвол судьбы! – два своих чемодана.
Мне трудно за нею поспевать. Она не идет, а летит. Время от времени она оборачивается, вскидывает на меня глаза, и я ускоряю шаг.
Однако перед самолетом я резко останавливаюсь и упрямо застываю на месте, как лошадь, которая не желает подниматься в фургон. Не знаю какая сила заставляет меня замереть в тот самый миг, когда надо перешагнуть через линию, отделяющую твердую землю от неверного, обманчивого настила, который должен вознести меня к небесам. Моя воля не имеет ко всему этому никакого отношения. Я стою, опустив руки по швам, и тупо гляжу прямо перед собой.
И внезапно – хотя я не видел, как стюардесса туда вошла и как она ко мне обернулась, – внезапно обнаруживаю, что она уже в самолете. Она неподвижно застыла в дверях – лицо обращено в мою сторону, талия изогнута, вся тяжесть тела перенесена на одну ногу. И, глядя на меня зеленым глазом, опять ласково улыбается и говорит голосом тихим и теплым:
– Вы не летите с нами, мистер Серджиус?
– Как? – бормочу я в полной растерянности. – Разве вы тоже отправляетесь этим рейсом?
– Ну конечно, – отвечает она. – Стюарда ведь нет. – И, протягивая ко мне ладони движением человека,
