Колышется занавеска кухонного отсека, и в салоне вновь появляется индус; его смуглое лицо непроницаемо, в руке опущенный пистолет. Тихим голосом он говорит своей подруге несколько слов. Та отпускает пленницу, и индус, вежливый и безмолвный, жестом приглашает бортпроводницу сесть. После чего он тоже садится, без особых церемоний сбросив прямо на пол со своего кресла тюрбан. Потом кладет на колено руку с пистолетом, но ни в кого конкретно не целится.
Его ассистентка по-прежнему стоит с наведенным на нас пистолетом и продолжает разглядывать нас своими фанатичными глазами, но не поочередно одного за другим, а всех сразу, и это странное свойство ее взгляда видеть одновременно всех внушает смутную тревогу.
На несколько секунд сама ситуация будто застывает в ожидании и тишине. Потом индус, на котором, как в фокусе, сходятся все наши взоры, говорит на изысканном английском:
– Я очень рад, что за мое отсутствие здесь ничего не случилось. Зная умонастроение моей ассистентки, я не без некоторых опасений оставлял вас с нею наедине.
Все в наилучшем виде: английский язык, акцент, текст, психологический настрой. Индус демонстрирует нам великолепную карикатуру на несколько уже затрепанную тему: «британский джентльмен». Но в этой имитации угадывается намеренная пародия.
После долгого молчания он продолжает:
– I am annoyed.
Что можно перевести как «я весьма раздосадован», хотя английское выражение довольно часто содержит в себе эвфемистическое определение понятия, выходящее за пределы его буквального смысла. Но меня особенно поражает та царственная манера, с которой индус это произносит, точно все мы должны сразу же затрепетать оттого, что он «весьма annoyed».
Он обводит глазами наш круг и неторопливо продолжает, тщательно, с каким-то безразличием выговаривая слова:
– Я вынужден изменить свои планы ввиду непредвиденного обстоятельства: в пилотской кабине никого нет.
Это вызывает у всех сидящих в салоне некий шок, что выражается поначалу гробовым молчанием, затем сумбурными всплесками возгласов, которые раздаются со всех сторон и в которых звучит недоверие, тревога, растерянность. За этим половодьем слов индус наблюдает молча, с презрительной миной, которая представляется мне довольно лицемерной: сам-то он оставался в кабине пилота добрых две минуты и у него было достаточно времени, чтобы оправиться от потрясения, которое он тоже наверняка пережил, обнаружив отсутствие экипажа. Очень легко при этих условиях процедить небрежное «я весьма раздосадован», тогда как мы здесь, в салоне, буквально все ошеломлены.
– Но это же невероятно! – говорит Блаватский так громко, что сразу устанавливается тишина. – Военные самолеты, управляемые по радио с земли, я видел, но самолеты дальних пассажирских рейсов, пилотируемые таким образом, – никогда!
– Так же как и я, – говорит индус. – Но, может быть, вы, джентльмены, хотели бы направить кого- нибудь из своей компании для осмотра пилотской кабины?
– Предлагаю поручить это мне, – говорит Пако. – Я служил в авиации во время войны.
Индус поворачивает к нему голову.
– В каком качестве?
– Я был радистом.
– Превосходно. Действуйте, мистер Пако. Лично я не нашел в кабине ничего похожего на радиоаппаратуру.
Пако, руки которого по-прежнему лежат на подлокотниках кресла, глядит поочередно на обоих воздушных пиратов. Индус что-то тихо говорит своей ассистентке. Потом жестом разрешает Пако встать.
Пако исчезает за занавеской кухонного отсека, а индус спрашивает на хинди свою помощницу, как мы себя вели.
– Осторожно, – отзывается она, – не говори на хинди. Этот хряк, – дулом пистолета она указывает на меня, – все понимает.
Она говорит это, конечно, на хинди, дабы я знал, кто я такой. Оказывается, я хряк, а миссис Бойд – старая свинья.
– Ах вот как, – говорит индус по-английски и злобно усмехается. – Джентльмен понимает хинди?
Но в слово «джентльмен» он вкладывает столько иронии, что выражение, употребленное в мой адрес его спутницей, кажется мне теперь почти дружелюбным.
Индус продолжает насмешливым тоном, угрюмо уставившись на меня с враждебностью, которой он и не думает скрывать:
– Как любезно с вашей стороны, что вы дали себе труд выучить язык, на котором говорит цветное население!
Он произносит эти слова как бы нехотя, стиснув зубы и без малейшей тени юмора.
– Но, – говорю я, ошарашенный столь недоброжелательным ко мне отношением только из-за того, что я говорю на его языке, – но разве я сказал, что индусы принадлежат к цветному населению?
– Вы это думаете, – говорит он прокурорским тоном.
– Я думаю, что какая-то разница в цвете кожи между нами есть, но не придаю этому никакого значения.
– Вы очень добры, – неприязненно говорит индус и отводит глаза в сторону.
Я гляжу на него в замешательстве. Невзирая на то что Индия еще с конца второй мировой войны является страной независимой и пользуется всеобщим уважением в мире, передо мною оказался индус,
