победой своей слабости.
Но в послевоенной Германии, похожей на кошмарный сон, он чувствовал себя не в своей тарелке. Кругом холод, пустота, онемелая бесчувственность, точно дочерна обмороженная рука, которую не оживить. А жизнь без чувств для Филипа страшнее смерти.
— Я ужасно рад, Кэтти, что ты приехала, — сказал он Кэтрин. — Ни одного бы дня больше без тебя не продержался. Ты — единственно живая в этом омертвевшем мире.
— А ты для меня словно бесплотная тень.
— Конечно, тень! Я и впрямь тень, когда один. Зато с тобой я оживаю, чувствую себя настоящим мужчиной. Поверь мне!
Да, именно такие признания некогда и очаровали ее, задев самые тонкие струнки женского самолюбия. И она влюбилась в этого человека, великодушно признающего в женщине такие лестные ей черты. Как не похож был он на царственного Алана, ожидавшего от женщин покорности и смирения!
Мало-помалу холод омертвелой Германии стал пробираться и в душу Кэтрин. И ей стал гадок этот маленький скулящий зверек, оживающий лишь подле женщины. Она ничего не ответила Филипу, засмотревшись на падающий снег, он стеной отгораживал от нее черные деревья. То был иной мир. Но вот снег перестал падать, и отчетливо проступили силуэты высоких, враждебно ощетинившихся заснеженных елей — точно привидения в белых балахонах.
Филипа бил озноб, он пожелтел еще больше. В Германии было плохо с продуктами, с горючим — вообще со всем было плохо. Ему хотелось, чтобы Кэтрин поехала с ним в Париж, однако она решила погостить у родных недели две, не меньше. Бытовые неудобства ее не смущают. Вечером у темного курзала — город освещался лишь наполовину — она увидела смиренно стоявших в очереди горожан — точно цепочка безмолвных призрачных теней. Они стояли с бутылками за горячей водой из источника: растопить плиту, вскипятить воду им было не по карману. Филипа бил озноб, но Кэтрин это совсем не трогало. Озноб так озноб.
Под ногами сухо хрустел снег. Кэтрин решила прогуляться по крутым лесистым склонам. Удивительно! Будто она одна во всем мире и природа заново обрела первозданность. Кэтрин вдруг отчетливо поняла: погибни все человечество — природа быстро вернется к своему первозданному состоянию. Рядом, оступаясь, едва не падая, ковылял Филип. Лицо у него еще больше осунулось и пожелтело. До чего ж он смешон! Нет, он не из тех мужчин, кто шагает твердо и решительно. Вот и вовсе шлепнулся в снег. А меж деревьями она чуяла Алана, его дыхание, биение его сердца. Она пристально всмотрелась в большую разлапистую ель, такую зеленую, живую, могучую, и у нее самой зашлось сердце. В каждом величавом, могучем дереве виделся ей Алан. Подойти бы, прижаться бы к могучему стволу всем телом! Но неподалеку, сидя на снегу, канючил Филип:
— Кэтти, я не могу больше идти, сил нет совсем!
Ни слова не говоря, она застыла на тропе, горделиво и презрительно отвернувшись от него. Неподалеку из-под снега выглядывали тускло-бурые валуны. Конечно же, Алан там, он ждет ее меж валунов, она знала точно. Ее властно и неудержимо тянуло туда. Однако она повела вконец раскисшего Филипа домой.
Ему и впрямь было худо. Кэтрин уложила его в постель, и он с готовностью покорился. Вызвали врача. На Филипа вдруг накатил панический страх, его пугало буквально все. Кэтрин ходила на прогулки в лес одна. Она ждала Алана и с трепетом думала о встрече. А Филип дома метался в бреду и всякий раз, когда она возвращалась, смотрел на нее большими, блестящими от жара глазами и говорил, топорща верхнюю губу, будто норовя зарычать:
— Как далеко от меня ты была!
— Разве это далеко? — откликалась она.
Наконец она дождалась Алана, он вышел к ней из-за бурых валунов. На нем был килт, подчеркивающий его мужественную фигуру, и рубашка цвета хаки. Он вышел с непокрытой головой и направился к Кэтрин. Она сразу признала его походку: при каждом шаге взметывался коленями килт. Он шел как победитель во всем своем великолепии, и она, трепеща, ждала. Как обычно, он не проронил ни слова, обнял ее и увлек за собой; она безмолвно покорилась — такого она за собой не знала.
Словно зачарованная вернулась она домой. Увидела, что Филип занемог не на шутку. Неужели умрет? Впрочем, не все ли ей равно? Она принялась ухаживать за ним, не отходила от постели всю ночь. К утру ему, похоже, полегчало.
А днем после обеда ее снова потянуло в лес. Ей непременно нужно там быть! Ее ждет муж, повелитель, может ли она ослушаться? Ей непременно нужно идти. Филип, увидев, что она оставляет его, ударился в истерику:
— Вот увидишь, я умру без тебя! Вот увидишь, умру, если уйдешь! — и так закатил глаза, что ей подумалось: и вправду умрет. Она осталась дома, угрюмая, исполненная презрения, хотя душа была там, среди валунов.
К вечеру сильно похолодало. Филипу никак не удавалось согреться под большой периной.
— Ну и холодина! Умереть можно! — причитал он.
Ну и умри, равнодушно подумала она. Сидя подле больного, она полностью отрешилась от всего, что ее окружало, и была сейчас далеко-далеко в лесу, под морозным небом. Словно могучий поток нес ее к иной жизни. Вон Алан, он машет ей, вот он рядом, обнимает ее. И с каждым часом сильнее и сильнее ощущала она его. Обычно она спала с Филипом в одной комнате, но в ту ночь решила вовсе не ложиться. Филип совсем ослаб. Придется сидеть подле него до утра.
— Кэтрин, я не вынесу этого! — взмолился он и закатил глаза так, что остались видны лишь белки.
— Чего ты не вынесешь? — наклонилась над ним Кэтрин.
— Я не вынесу этого! Не вынесу! Обними меня! Обними! — прошептал он, страшась надвигающейся смерти.
Она с неохотой приподняла его за плечи, обняла. И в это мгновение распахнулась дверь и вошел Алан. Голова не покрыта, лицо сурово. Филип трясущимися руками обвил шею Кэтрин и тихо застонал. С непокрытой головой, в безмолвии Алан подошел к постели, разъял руки Филипа и сложил их у него на груди. У Филипа вздернулась в предсмертном оскале верхняя губа. Кэтрин почувствовала, как дрогнуло и обмякло его тело у нее на руках.
А Алан увлек Кэтрин от кровати покойника на другую кровать, принялся безмолвно и страстно ласкать ее — то была страсть мужа, вернувшегося домой после долгого пути.
