Вскоре он снова взялся за работу. Пила Маклеода шла превосходно. Он трудился не покладая рук до самого вечера. Но стоило ему остановиться, как горло у него сжималось и им овладевала печаль. Все послеобеденное время ваине не отходили от него, но он почти не разговаривал с ними. Перед заходом солнца Омаата принесла ему ужин, он вышел в пристройку, помылся и после еды почувствовал сильную усталость.
Должно быть, он уснул за книгой, так как очнулся уже у себя на кровати. Лунный свет просачивался сквозь раздвижные двери. Он снова закрыл глаза, и ему почудилось, будто он скользит назад, в мягкую, и теплую тень. Минуту спустя он оказался уже в Лондоне, в каком-то храме; он был в черной одежде и толковая библию верующим: «Иаков взял в жены Лию, а потом Рахиль. Лия родила ему четырех сыновей…» С удивлением слушал Парсел собственный голос, не узнавая его: говорил он в нос, торжественно и певуче. И странное дело: он стоял лицом к пастве и в то же время сидел среди верующих и смотрел на себя со стороны, словно слушая речь кого-то другого. Этот другой говорил: «Рахиль, видя, что она бесплодна, дала Иакову в жены свою служанку Балу. А Лия, видя, что она больше не рожает детей, дала ему свою служанку Зельфу». Парсел смотрел на себя — того, другого — с чувством неловкости: что за нелепая тема для проповеди, а его сосед слева сжимал кулаки; это был очень длинный и очень тощий человек, с черной повязкой на глазу. «Итак, — продолжал первый Парсел, — у Иакова было четыре жены, и они родили ему двенадцать детей». — «А теперь я скажу вам, зачем вы все это рассказываете, проклятый обманщик!» — закричал вдруг сосед Парсела, вскакивая на ноги. Он двинулся огромными шагами к проповеднику и по дороге снял повязку с глаза. Оказалось, это Маклеод. Там, где пуля Тетаити пробила ему голову, на месте правого глаза, зияла черная дыра. Высокий и тощий, как скелет, он встал перед Парселом, повернувшись к нему уцелевшим глазом, вытащил нож и сказал тягучим голосом: «С тех пор как я списался на берег в этом проклятом городе, я потратил немало времени, чтобы наложить на вас лапу, Парсел. Но теперь я взял вас на абордаж и, даю слово Маклеода, не вернусь на борт, пока не спущу вас на дно». — «В чем вы меня обвиняете?» — пробормотал Парсел. «Вот в чем! — яростно закричал Маклеод, указывая на зияющую дыру на месте глаза. — Кто виноват в том, что все белые на острове были перебиты? Вы натравили нас друг на друга, Парсел, с вашей библией и прочими бреднями, а сами разыгрывали ангелочка! А теперь вы стали владельцем острова, вся земля принадлежит вам одному! И все мои инструменты! И все таитянки тоже, Иаков вы или не Иаков, гнусный вы лицемер!» Тут Маклеод размахнулся, чтобы нанести ему страшный удар ножом. Парсел отскочил и бросился бежать. Стены распались. Он мчался что было сил, пересек пышущую жаром прогалину, перед ним замелькали пальмовые заросли, потом исчезли, а он уже несся по берегу залива Блоссом; ужас сжимал ему сердце, громадная тень Маклеода настигала его. Вдруг он очутился в гроте с лодками, он бегал вокруг шлюпки, а Маклеод гнался за ним по пятам; они останавливались, стараясь обмануть друг друга, кружились, как дети, вокруг дерева. «Адамо!» — раздался вдруг голос Тетаити. Грот исчез. Парсел, застыв от ужаса, стоя в «па» перед копьями.
Он узнал головы Джонса и Бэкера, с шеи еще сочилась кровь. У Джонса было ребяческое выражение лица, губы Бэкера свела привычная гримаска; между этими двумя головами торчало пустое копье. Бэкер открыл глаза, гневно посмотрел на Парсела и сказал твердо: «Это для вас!» — «Адамо! — закричала Ивоа, Адамо!» Парсел обернулся. В десяти метрах от него стоял Тетаити, прямой и суровый, направив ружье ему прямо в сердце. «Стой! — крикнул Парсел. — Тетаити, брат мой, остановись!» Тетаити презрительно улыбнулся, раздался выстрел, Парсел почувствовал словно удар кулаком под ребра.
— Аита[31], мой малыш, — послышался рядом глубокий голос.
Он открыл глаза. Сердце его колотилось. Он обливался потом.
— Аита, — повторил голос Омааты у него над ухом.
Он перевел дыхание. Был ли это сон? Или только перерыв, маленькая передышка? Бегство по берегу, копья, Тетаити, удар пули в грудь… Нет, это не сон, не может быть, чтобы он выдумал слова Маклеода, он еще слышал их ритм, гнусавый голос, саркастический тон. Парсел снова закрыл глаза, перед ним была пустота, мысль его завертелась по кругу, без конца, без конца… О ужасно устал от этого кружения. «Это для вас!» — раздался яростный голос Бэкера и, словно удар гонга, потряс ему нервы. О повернулся, холод леденил ему спину, руки дрожали. Он увидел перед собой ружье, а выше — темные глаза Тетаити, его презрительную усмешку: «Остановись! Остановись!»
— Аита, мой малыш…
Он расслабил мускулы, открыл глаза и принялся считать до десяти, но тут же сбился со счета и соскользнул в темноту; казалось, он снова вязнет в ней, все опять стало реальным: вот стоит Тетаити, он прижимает к груди ружье, сердце у Парсела сжимается — вот — вот вылетит пуля, надо говорить, говорить..
— Омаата…
— Мой малыш…
Он с усилием произнес:
— Под баньяном…
— Что под баньяном? — спросил далекий, далекий голос Омааты.
Он снова скользил, скользил вниз. Он сделал над собой отчаянное усилие.
— Когда я вышел из пещеры…
— Да, — сказала она, — да… У тебя были очень красные плечи, мой петушок.
У него были красные плечи. Эта подробность вдруг стала очень важной. Он не двигался, но видел себя, видел, как он поворачивает голову. Красные. Красные. И лопатки тоже красные. Он громко сказал: «У меня были красные плечи», и ему показалось, что он понемногу выбирается из тины, в которой завяз.
— Ты мне сказала…
— Я ничего не говорила, сынок.
Он бессвязно пробормотал:
— Ты мне сказала: война еще не кончилась…
Он ждал. Омаата не отвечала, и — странное дело — молчание Омааты окончательно разбудило его.
Он заговорил:
— Ивоа сказала: «Тетаити еще хочется тебя убить».
Омаата недовольно буркнула:
— Она так сказала?
— Сегодня, когда приходила ко мне.
Омаата промолчала. Он продолжал:
— Она сказала неправду?
— Нет.
Невозможно было произнести «нет»
— Ты тоже это знала?
— Да.
— Откуда ты это знала?
— Я знала.
— Откуда ты это знала? — повторил он с силой.
Волна радости нахлынула на Омаату: Адамо говорит с ней строго, как танэ. А какие у него глаза!
— Он поносит головы, — покорно ответила она.
— Каждый день?
— Да.
— Все головы?
— Да.
— Даже Ропати?
— Да. — И добавила, немного помолчав: — Тетаити не злой человек.
Странно. Почему она это сказала? Что она старается ему внушить?
Он продолжал:
— Есть ли между головами Уилли и Ропати пустое копье, которое ждет головы?
— Да нет же! — взволнованно воскликнула она. — Кто тебе сказал? Никогда не было! Нет, нет! Быть
