поклонившись, он быстро обошел вокруг шлюпки и сказал, не глядя на Парсела:
— Пирога готова?
Парсела рассердило это резкое вступление. Он взял рашпиль из ящика с инструментами и принялся закруглять планшир. Через секунду он искоса взглянул на Тетаити, увидел, что тот ждет ответа, стоя против него, и сухо бросил:
— Почти.
— Чего еще не хватает?
— Я ее окрашу, обобью парусиной, снова окрашу — и тогда все будет готово.
Последовало молчание; слышался только монотонный скрежет рашпиля по дереву.
— Зачем парусина?
— Чтобы вода не проникала в шлюпку.
Тетаити провел рукой по крыше.
— Но пирога может плавать и так?
— Да.
Помолчав, Тетаити сказал:
— Хорошо, завтра мы ее испробуем.
— Мы? — переспросил Парсел, поднимая голову и с недоумением глядя на Тетаити.
— Ты и я, — бесстрастно ответил Тетаити.
Он резко повернулся, вышел из грота, бросив через плечо:
— Завтра во время прилива, — и исчез.
Вернувшись вечером домой, Парсел ни слова не сказал ванне об этой сцене и по их поведению понял, что Тетаити им тоже ничего не говорил. Но когда стемнело и женщины разошлись по домам, он отправился вместе с Ивоа к Омаате.
Два доэ-доэ, по одному перед каждым окном, горели в комнате, чтобы отогнать тупапау. Но это было просто соблюдением ритуала: луна светила так ярко, что было видно как днем. Омаата спала, держа Итию в объятиях, словно ребенка. Ее тяжелое тело прогибало кровать, и казалось, что она спит особенно крепким сном.
Парсел коснулся ее щеки, и она тотчас открыла глаза. Хотя глаза у нее были под стать ее росту и размерам лица, Парсел каждый раз удивлялся: они казались ему огромными.
— Адамо, — улыбнулась она.
Итиа тоже проснулась. Маленькая, кругленькая, она, мигая, смотрела на вошедших и вдруг, вскочив с кровати, бросилась на шею Адамо. Она радовалась, как ребенок: ведь Адамо неожиданно появился перед ними, когда она никак не думала его увидеть.
Парсел рассказал о своей беседе с Тетаити.
— Может быть, — заметила Итиа, глаза ее еще сияли от неожиданной радости, — может быть, он поплывет с тобой на пироге, сбросит тебя в море, вернется и скажет: «Несчастный случай».
— Я уже так думала, — сказала Ивоа.
Омаата поднялась на локте, и все ее мускулы и округлые очертания тела ожили.
— Он наложил табу.
— Он очень хитрый, — возразила Ивоа.
Омаата покачала своей тяжелой головой.
— Он наложил табу.
— Может быть, — сказала Итиа, — он посмотрит, хороша ли пирога. Если она хороша, он заберет ее себе и отправится на Таити.
Тут она рассмеялась, и смех ее запорхал по комнате, как птичка. Затем она снова подбежала к Парселу и снова бросилась ему на шею. Но на сей раз она поцеловала и Ивоа. Ивоа от чистого сердца вернула ей поцелуй, но лицо у нее оставалось озабоченным.
— Тетаити не злой, — сказала Омаата, устремив на Ивоа свои огромные глаза.
— Может быть, он убьет Адамо, — проговорила Ивоа.
— Нет, — возразила Итиа, она подошла к кровати и уселась прямо на ноги Омаате, чего та, казалось, даже не заметила. — Он рассердился потому, что Итиа сказала: «Ты посылаешь Адамо и твою сестру Ивоа на пироге перитани, чтобы они утонули». Он посмотрит, хороша ли пирога. Он не хочет, чтобы в его сердце оставался стыд.
— Девочка права, — подтвердила Омаата. — Тетаити был очень оскорблен тем, что мы ему наговорили.
— Может быть, ему просто любопытно, — заметил Парсел. — Он никогда не плавал на пироге перитани с крышей.
— А может быть, он хочет тебя убить, — сказала Ивоа.
— Ропати один. Я пойду побаюкаю Ропати! — воскликнула вдруг Итиа, как будто она считала, что уже разрешила проблему и теперь обсуждение может идти и без нее.
Она бросилась к двери, но Ивоа удержала ее за руку.
— В доме осталась Авапуи.
— Все равно я пойду! — вскричала Итиа.
Все удивились; опять она обнаруживает свои дурные манеры.
Ивоа с решительным видом покачала головой.
— Мы уходим, Адамо должен выспаться.
Итиа посерела от стыда, выпятила губку, как будто собираясь заплакать, и бросилась в объятия Омааты.
— До завтра, Итиа, — ласково сказала Ивоа и наклонилась к ней. — Завтра приходи пораньше. Ты увидишь Ропати.
Омаата похлопывала громадной ладонью по маленькому круглому плечику Итии, но глаза ее не отрывались от глаз Ивоа.
— Ты становишься настоящей перитани, — сказала она, чуть улыбаясь. — Держишь слишком много забот в голове.
— Они будут на море, — возразила Ивоа, — а табу было наложено на земле.
Парсел увидел по лицу Омааты, что этот довод произвел на нее сильное впечатление. И он вдруг вспомнил, что за пределами того места, где было наложено табу, оно теряет силу.
— Попроси Тетаити, чтобы он взял тебя с собой на пирогу, — посоветовала Омаата, подумав.
— Я попрошу, — сказала Ивоа, и лицо ее прояснилось.
Поутру, когда Тетаити собрал всех ваине на берегу, чтобы спустить шлюпку на воду, Ивоа попросила его взять ее тоже, но получила самый сухой отказ.
Залив Блоссом открывался на север, а ветер в это утро дул с юго-востока, так что прибоя не было и спуск прошел легко. Парсел дал руль Тетаити и поднял паруса, но остров защищал шлюпку от ветра, паруса заполоскались, и Парсел, вернувшись в кокпит, достал кормовое весло, чтобы подгребать, пока они не выйдут к мысу Ороа. Так таитяне прозвали обрывистый скалистый выступ, отделявший на востоке бухту Блоссом от Роп Бича. В мае Ороа, лазившая по скалам за яйцами морских ласточек, свалилась оттуда и чуть не разбилась, — вот откуда и взялось это название.
Как только шлюпка обогнула мыс, паруса сразу надулись, такелаж задрожал, шлюпка рванулась вперед, а Тетаити, передав руль Парселу, сел перед каютой, повернувшись к нему спиной.
Ветер был свежий, лодка шла с большим креном, и Парсел потравил шкот, чтоб стать в полветра, а потом идти с попутным ветром. Шлюпка выпрямилась и побежала по волнам. Парсел крепче сжал руль. Впервые за восемь месяцев он почувствовал, как палуба дрожит под его ногами. Хотя он сделал банку для рулевого, он остался стоять, опершись на нее коленом, и пристально глядел на нос, чтобы легким движением руля выправить малейшее отклонение от курса. Дрожание дубового румпеля в его руке было приятно. Шлюпка уже набрала хороший ход, и Парсел испытывал чудесное ощущение скольжения и полета. Она догоняла волну, прорезала гребень и скользила по ней, как сани по снегу, а сзади ее тотчас настигал новый вал и бросал вперед, словно в яму. Но едва форштевень успевал врезаться в воду до планшира, как парус выхватывал шлюпку из воды и снова бросал вперед. Лодку гнали и волны и ветер, и она мчалась скачками, замедляя ход между волнами и легко взлетая на них. Казалось, она может мчаться так без устали
