чудовищно огромным валом, вода с громовым раскатом обрушивалась на прибрежный песок.
Справа от «Блоссома» выстроилась гряда утесов, окаймлявшая берег, и, очевидно, вода временами врывалась в невидимый отсюда грот, вытесняя воздух, так как до слуха Парсела доносился то короткий выхлоп, то долгий свист, похожий на звук насоса, когда вода уходила из пещеры. Это сухое щелканье, сменявшееся хлюпаньем, производило на Парсела куда более мрачное впечатление, чем даже грохот прибоя.
— Вот о чем я думаю, — вдруг заговорил Мэсон, — обитаем остров или нет.
— Если он обитаем, вряд ли можно надеяться, что туземцы встретят нас гостеприимно, — отозвался Парсел.
— И я того же мнения, — озабоченно сказал Мэсон. — Иначе их пироги уже давно окружили бы судно.
Поглядев на буйную зелень, венчавшую гребень скалы, Парсел произнес:
— Возможно, за нами как раз в эту минуту наблюдают из листвы десятки глаз.
— Да, — согласился Мэсон. — Как не хотелось бы начинать нашу новую жизнь с перестрелки.
Парсел изумленно взглянул на капитана. Стало быть, Мэсон считает возможным занять остров против воли его обитателей, да еще с оружием в руках!
— Но это же бесчеловечно, капитан! — с силой воскликнул он. — Не можем же мы убивать этих несчастных лишь потому, что хотим занять их остров.
Мэсон с минуту молча глядел на своего помощника. Потом краска залила его лицо, даже затылок побагровел, глаза судорожно мигнули, лоб угрожающе нахмурился, и Парсел решил, что капитан сейчас взорвется. Но, к великому его удивлению, Мэсон сдержался и ничего не сказал. Потом заговорил таким спокойным тоном, будто никто и не думал оспаривать его планов.
— Мистер Парсел, вы будете командовать шлюпкой и попытаетесь высадиться на берег.
— Есть, капитан.
— Возьмите пятерых человек, итого вас будет шестеро, а также ружья и канаты. Если вам удастся пробиться через буруны, вы вытащите шлюпку на берег и подыметесь на скалу. Ваша задача узнать, обитаем ли остров. Если на вас нападут, отходите к месту высадки и отчаливайте. Вторая шлюпка, которая будет держаться в кабельтове от берега, прикроет вас огнем из ружей в том случае, если за вами погонятся. Если же на вас не нападут, осмотрите территорию острова, конечно, сколько успеете до вечера, и по возвращении доложите мне.
— Есть, капитан. — Парсел подождал немного и проговорил: — Разрешите сказать, капитан?
Мэсон холодно взглянул на него.
— В чем дело, мистер Парсел?
Парсел посмотрел ему прямо в глаза. На сей раз он твердо решил заставить Мэсона заговорить, хватит ему отмалчиваться в ответ на все возражения.
— Молю бога, чтобы остров оказался необитаем, — твердо произнес Парсел. — Но если он обитаем, не рассчитывайте на меня, я не буду стрелять даже в том случае, если туземцы на нас нападут.
Мэсон побагровел, усиленно заморгал, потупив голову, и вдруг заорал изо всех сил:
— Будь проклята ваша совестливость, мистер Парсел!
— Капитан!
Мэсон бросил на помощника горящий ненавистью взгляд.
— Я сказал: будь проклята ваша совестливость, мистер Парсел!
Парсел промолчал, но затем внушительно произнес:
— По-моему, вам не следовало бы так говорить.
Наступило молчание. Мэсон постарался овладеть собой, но, видимо, это далось ему нелегко, у него даже руки затряслись. Перехватив взгляд Парсела, он сцепил пальцы за спиной.
— Прошу прощения, мистер Парсел, — наконец проговорил он, отворачиваясь.
— Ничего, капитан. Все мы порой срываемся.
Этот обмен любезными фразами разрядил атмосферу, но разрядил лишь внешне.
— Во всяком случае, нам незачем ссориться, коль скоро даже неизвестно, обитаем остров или нет.
Парсел почувствовал, как его одолевает досада. Все поведение Мэсона — одни лишь увертки и отказы. Или он отмалчивается, или заходится от ярости, или оттягивает решение.
— Простите меня, — твердо произнес Парсел, — но именно в момент высадки мы обязаны определить свое отношение к туземцам. Что касается меня, повторяю, я не буду стрелять, если даже на меня нападут!
Снова последовало молчание, затем Мэсон сказал:
— В таком случае вы подвергнетесь слишком большому риску, мистер Парсел, и я не вправе, да, не вправе посылать вас на гибель. Я сам буду командовать шлюпкой и высадкой. А вы останетесь на «Блоссоме».
Парсел понял, что означают эти слова: при появлении первой же пироги Мэсон велит открыть огонь из всех ружей.
— По-моему, — проговорил он, задыхаясь от волнения, — по-моему, разумнее будет поручить командование мне.
Мэсон величественно расправил плечи.
— Мистер Парсел, я признаю за вами право не защищать свою жизнь в случае нападения, но отнюдь не считаю, что вы вправе давать мне советы.
Оставалось молча повиноваться. Парсел круто повернулся. Гнев, как хмель, ударил ему в голову, но он промолчал, не слишком надеясь на свое хладнокровие.
Войдя в каюту, он бросился на койку, голова его пылала как в огне. Ноги дрожали, и ему не удавалось победить эту дрожь. Он прикрыл глаза и стал мерно дышать полной грудью, надеясь успокоиться. Время от времени набегавшая с севера волна с упоительной мягкостью поднимала «Блоссом», в квадратный иллюминатор вливались потоки лучей, которые щедро слал безоблачный золотой закат. «А люди, — думал Парсел, — готовятся перебить друг друга».
Вдруг он почувствовал на лбу чью-то прохладную ладонь и открыл глаза. Присев на край койки, Ивоа молча глядела на мужа.
— Адамо, — произнесла она своим низким голосом, звучавшим, как музыка, — ты болен?
— Нет, Ивоа. Просто сержусь.
Ивоа улыбнулась, открыв в улыбке ослепительно белые зубы, в ее голубых глазах зажегся свет и озарил все лицо.
— Перитани ссорятся, — лукаво произнесла она. — У перитани всегда тысяча забот в голове. Перитани никогда не бывают довольны.
Ивоа недоуменно пожала плечами, прекрасными, как у статуи.
— Когда беда приходит, она приходит. Зачем думать о ней заранее?
— Перитани считают, что нужно бороться против беды.
Смуглой рукой Ивоа легко прикоснулась к губам Парсела.
— Перитани слишком гордые. А иногда сумасшедшие. Начальник большой пироги тоже совсем сумасшедший.
Парсел приподнялся и удивленно посмотрел на Ивоа. Ведь Ивоа не могла понять их разговор с Масоном, они беседовали по-английски.
— Почему ты так говоришь?
Ивоа вспыхнула и, потупив взор, припала головой к плечу Парсела. Она отступила от таитянской сдержанности, и ей стало стыдно за свои плохие манеры.
— Почему ты так говоришь? — допытывался Парсел. Но тщетно. И так она сказала слишком много. Ни за что на свете она не станет продолжать разговор.
— Пойдем на палубу, — предложил Парсел, заинтригованный ее молчанием.
После темноты яркий солнечный свет ослепил его. Он невольно зажмурился. На палубе царила непривычная тишина. Собравшись возле фок-мачты, матросы и женщины плотным кольцом окружили кучку таитян, среди которых возвышались два великана — Меани и Тетаити. Парсел направился в их сторону и,
