Парсел утвердительно кивнул головой.
— А почему? Почему только ты один?
По губам его пробежала слабая улыбка.
— Потому что я…
Он хотел сказать: «Потому что я более совестливый», но не сумел перевести эту фразу на таитянский язык. Слова «совесть» не существует в таитянском языке.
— Потому, что я чту табу, — произнес он, подумав.
Оба замолчали, но вдруг Итиа торжествующе заявила:
— Это табу на твоем большом острове. А здесь это не табу.
Как же он не предусмотрел такого возражения? Ведь для таитян табу связано с определенным местом.
Вслух он произнес:
— Для перитани дело обстоит иначе. — И добавил: — Где бы он ни был, его табу следует за ним…
Он умолк, сам удивившись, что сумел дать такое точное определение самому себе и своим соотечественникам.
Помолчав немного, он сказал:
— Ну вот, я теперь тебе все объяснил. А ты дала обещание. Возвращайся в поселок.
— Ты сердишься? — спросила Итиа.
— Нет.
— Правда, не сердишься?
— Нет.
— Тогда поцелуй меня.
Пора положить этому конец. Не может же он торчать здесь до вечера и держать ее за руки. Он нагнулся. Губы Итиа были теплые, нежные, и поцелуй продлился на секунду дольше, чем он хотел.
— Смотри, ты обещала, — повторил он, выпрямившись. — Иди.
Итиа глядела на него во все глаза. Она уже забыла свои ужимки.
— Хорошо, Адамо, — кротко пробормотала она, и чувствовалось, что она хочет угодить ему своим повиновением. — Иду. Хорошо, Адамо! Хорошо!
Он выпустил ее руки и смотрел, как она удаляется по тропинке, крошечная фигурка среди вековых стволов. Затем улыбнулся, пожал плечами: она ребенок. Но тут же подумал: «Не пытайся себя обманывать. Нет, она не ребенок».
Парсел ждал укоров совести, но, к великому его удивлению, совесть не роптала. Он тряхнул головой и бодро зашагал к поселку. Но через несколько метров вдруг невольно замедлил шаги. Его осенило: оказывается, в этих широтах понятие греха теряет свой смысл. Он не без удовольствия стал обдумывать эту новую для него мысль. И внезапно поднял голову. Но ведь это же чисто таитянская идея! Это значит, что английские табу теряют свою силу на этом острове, и ничего больше. Именно это и сказала Итиа. «Значит, — тревожно подумал он, — я вынужден признать, что религия не универсальна… Этот край разнеживает, моя религиозная философия сдает». Он опять остановился в смущении. Да, но если она капитулирует под воздействием здешнего климата, значит права Итиа.
Он подумал было, что все соображения эти подсказаны ему сатаной, но тут же отогнал еретическую мысль. Видеть во всех деяниях руку сатаны — значит становиться на точку зрения папистов… Если верить им, то дьявол в нашей повседневной жизни важнее, нежели бог. Он снова тряхнул головой. Нет, нет, слишком уж легкое решение. Достаточно человеку чего-то недопонять, и он тут же ссылается на сатану, нагоняя на себя страх, пусть даже минутный, и вообще перестает думать. Надо прояснить для себя все эти вопросы. Поразмыслить над ними. Он знал, что не может быть счастлив, живя в разладе с самим собой.
Вблизи послышался шум шагов, голоса. Он поднял голову. Навстречу ему по тропинке спешили таитяне и женщины. Они прошли мимо, только чуть-чуть замедлив шаг.
— А ты не идешь с нами, Адамо? — спросил кто-то. Таитяне видели, как Мэсон возвратился домой. Значит, все обошлось благополучно. А сейчас они шли посмотреть, как горит «Блоссом». Шли, как на праздник. Смеющиеся глаза были жадно устремлены на высокие алые языки пламени.
Группу таитян замыкала Ивоа, а рядом шла, прильнув к ее плечу и ласкаясь к ней, Итиа… «Это уж слишком!» — в сердцах подумал Парсел.
Ивоа остановилась.
— Ты не пойдешь с нами, Адамо?
— Нет, я иду домой.
После короткой паузы Ивоа предложила:
— Я могу вернуться с тобой, если хочешь.
Парсел догадался, какую огромную жертву она готова принести ради него, и поспешил ответить:
— Нет, нет. Иди посмотри на пожар.
— А тебе больно смотреть, как горит большая пирога? — допытывалась она.
— Немножко больно. Иди, иди, Ивоа.
Итиа просунула руку под локоть Ивоа и прислонилась головкой к ее плечу. Обе женщины образовали прелестную группу, не хватало лишь художника, чтобы запечатлеть их на полотне. «Просто неслыханно, — полусердито, полувесело подумал Парсел, — Итиа уже ведет себя как моя вторая жена».
— Ну, до свидания! — проговорил он.
Расставшись с таитянами, он свернул с Клиф Лейн на Ист-авеню. Кругом стояла тишина. «В поселке ни живой души, кроме Мэсона, — подумал Парсел. — И кроме меня. Капитан судна, которое сейчас объято пламенем, и я, его помощник. А когда подумаешь, сколько усилий и трудов потребовалось, чтобы построить такой корабль… И вот, в течение двух-трех часов… Старик, должно быть, совсем исстрадался в своем углу».
Он решительно направился к домику Мэсона. После инцидента с высадкой отношения их стали довольно прохладными. Парсел впервые решился нанести капитану визит.
Свой палисадник Мэсон обнес перилами с полуюта, и Парсел, взявшись за калитку, почувствовал под рукой что-то родное. Его пальцы сразу узнали дубовое кольцо с заднего бака. Кольцо смастерили наспех перед самым отплытием из Лондона и не успели ни отполировать, ни покрыть лаком, просто подержали его некоторое время в льняном масле, так что все шероховатости дерева остались.
Сделав несколько шагов, Парсел был поражен крохотными размерами садика. Мэсон не использовал и десятой доли отведенного ему участка.
Парсел легонько стукнул в дверь, подождал, постучал снова. Никто не отозвался, и он крикнул:
— Капитан, это я, Парсел.
Ответа не последовало. Лишь спустя несколько секунд из-за двери послышался голос Мэсона:
— Вы один?
— Да, капитан.
Снова наступила тишина, потом снова раздался голос Мэсона:
— Сейчас открою. Отойдите на два шага.
— Что, что?
— Отойдите на два шага.
В голосе Мэсона послышалась угроза, и Парсел повиновался. Он подождал еще немного, решил было, что Мэсон вообще ему не отопрет, но как раз в эту минуту дверь медленно повернулась на петлях и на пороге показался Мэсон — в правой руке он держал ружье, наставив дуло на посетителя.
— Подымите руки, мистер Парсел.
Парсел покраснел, сунул руки в карманы и сухо проговорил:
— Если вы мне не доверяете, нам не о чем говорить.
Мэсон молча уставился на него.
— Прошу прошения, мистер Парсел, — произнес он мягче, но ружья не опустил. — Я думал, что эти бандиты передумали и решили прикрыться вами, чтобы заставить меня отпереть дверь.
— Я никому не разрешаю мной прикрываться, — холодно возразил Парсел. — А впрочем, не бойтесь, что они передумают. Матросы проголосовали и никогда в жизни не нарушат принятого решения.
