— У меня много работы.
— Да, — грустно сказала она, — но на болоте ты тоже много работал. И я не бездельничала. А все же было не так.
Наступило молчание. Потом она снова заговорила:
— На болоте у меня не было денег, не было комфорта, прислуги, не было машины, и все же...
— Зачем возвращаться к этому, Эльзи! — и поднявшись, я резко добавил: — Или ты полагаешь, что мне не...
Я оборвал себя на полуслове, прошел несколько шагов по комнате и продолжал немного спокойнее:
— Я здесь потому, что здесь я приношу наибольшую пользу.
Помолчав, Эльзи снова робко попросила меня:
— Может, ты все же посидишь со мной?
Я сел на койку, она слегка придвинулась ко мне и снова взяла за руку.
— Рудольф, — проговорила она, не глядя на меня, — неужели так уж необходимо, чтобы ты спал здесь каждую ночь?
Я отвел взгляд.
— Ты же знаешь, я возвращаюсь в самое неопределенное время. Не хочется будить детей.
— Но ведь ты делаешь все так тихо, и я могла бы выставлять тебе ночные туфли в переднюю, — мягко возразила она.
Я ответил, не поднимая на нее глаз:
— Дело не только в этом. Я очень плохо сплю теперь, всю ночь ворочаюсь в постели. Иногда даже встаю выкурить сигарету или выпить стакан воды. Мне не хотелось бы тебя беспокоить.
Я почувствовал запах ее духов и понял, что она наклонилась ко мне.
— Меня бы это не потревожило.
Она положила руку мне на плечо.
— Рудольф, — тихо сказала она, — ты никогда так долго не оставлял меня...
Я быстро перебил ее:
— Не надо говорить об этом, Эльзи.
Наступило длительное молчание. Я смотрел куда-то в пустоту. Потом я сказал:
— Ты же знаешь, я не отличаюсь чувственностью.
Рука ее сжала мою руку.
— Не в этом дело. Я только хотела сказать, что ты очень изменился. С тех пор как ты вернулся из Берлина, ты стал совсем другой.
— Ты с ума сошла, Эльзи!
Я поднялся, подошел к столу и закурил сигарету.
За моей спиной раздался ее встревоженный голос:
— Ты слишком много куришь.
— Да, да.
Я вложил сигарету в рот и провел рукой по переплетам книг.
— Что с тобой, Рудольф?
— Да ничего! Ничего!
Я обернулся к ней.
— Не хватает, чтобы еще ты мучила меня, Эльзи...
Она поднялась с глазами полными слез и бросилась мне на шею.
— Я меньше всего хочу мучить тебя, Рудольф. Но мне кажется, что ты меня больше не любишь.
Я погладил ее по волосам и с усилием проговорил:
— Конечно же, я люблю тебя.
После короткой паузы она сказала:
— На болоте, в особенности в последнее время, мы были по-настоящему счастливы. Помнишь, как мы откладывали деньги, чтобы приобрести ферму. Да, хорошее это было время...
Она сильнее прижалась ко мне, я отстранился и поцеловал ее в щеку.
— Иди теперь спать, Эльзи.
— Может, ты подымешься сегодня ко мне?
Я с раздражением ответил:
— Не сегодня, Эльзи. Не сейчас.
Она посмотрела на меня долгим взглядом, покраснела, губы ее шевельнулись, но не произнесли ни слова. Поцеловав меня в щеку, она вышла.
Я закрыл за ней дверь, услышал, как скрипят ступеньки под ее шагами, и, когда все смолкло, тихонько запер дверь на задвижку.
Сняв китель и повесив его на спинку стула, я ощупал внутренний карман и убедился, что конверт на месте. Затем я взял сапоги и тщательно осмотрел их. Заметив, что подковка правого сапога сносилась, я подумал, что завтра же нужно отдать, чтобы поставили новую. Я провел рукой по голенищу. Кожа была мягкая, нежная — никогда, никому я не доверял чистить свои сапоги.
Я достал все необходимое из ящика стола, наложил на сапоги немножко ваксы, хорошенько размазал ее и принялся тереть. Долго и тщательно я натирал сапоги, пока они не заблестели. Рука моя медленно, механически скользила взад и вперед. Прошло несколько минут. Теплая волна умиротворения охватила меня.
На следующий день, в четверг, оберштурмбанфюрер Вульфсланг приехал на машине, и я вручил ему свой рапорт. Он весьма резко отклонил мое приглашение позавтракать и сразу же отбыл.
В начале второй половины дня Зецлер попросил принять его. Я приказал вестовому пригласить Зецлера. Он вошел, щелкнул каблуками и приветствовал меня. Я безукоризненно ответил на приветствие и попросил Зецлера сесть. Сняв фуражку, он положил ее на стул рядом с собой и провел узкой, тонкой ладонью по голому черепу.
Вид у него был озабоченный и усталый.
— Господин штурмбанфюрер, я пришел по поводу экспериментальной базы. Кое-что, меня там беспокоит... В особенности один пункт.
— Да?
— Разрешите всесторонне доложить о положении дела?
— Пожалуйста.
Он снова провел рукой по своему голому черепу.
— Что касается психологической подготовки, здесь мало что можно добавить. И все же, поскольку заключенным обещают после душа горячий кофе, я позволил себе отдать распоряжение, чтобы к месту обработки доставили походную кухню...
По губам его скользнула улыбка.
— ...чтобы, так сказать, все выглядело еще убедительнее.
Я кивнул, и он продолжал:
— А вот на саму процедуру отравления, позволю себе заметить, иногда уходит больше десяти минут. По двум причинам: влажность атмосферы и сырость в зале.
— Сырость в зале?
— Да, я дал приказ особой команде обливать трупы — ведь они покрыты экскрементами. Конечно, воду потом удаляют, но немного все же остается.
Я разложил перед собой лист бумаги, взял ручку и проговорил:
— А что вы предлагаете?
— Придать бетонированному полу уклон и снабдить его сточными желобами.
Я задумался на минуту, потом, сказал:
— Да, но этого недостаточно. Следует предусмотреть обогревание и, кроме того, мощный вентилятор. Вентилятор одновременно послужит для удаления газа. Сколько времени уходит на вентиляцию зала после отравления?
— Вот именно, господин штурмбанфюрер, об этом я и хотел поговорить с вами. Вы даете десять минут
