на проветривание, но этого маловато. Люди из особой команды, которые выносят из зала трупы, жалуются на головные боли и тошноту. Производительность от этого падает.
— Пока что дайте необходимое время. Потом вентиляторы позволят нам сократить его.
Зецлер кашлянул.
— И еще одно, господин штурмбанфюрер. Кристаллы набрасываются прямо на пол зала, и когда пациенты падают, они накрывают их, а так как заключенных очень много, это мешает части кристаллов превратиться в газ.
Я поднялся, стряхнул пепел от сигареты в пепельницу и посмотрел в окно.
— Так что же вы предлагаете?
— Пока ничего, господин штурмбанфюрер.
Я, не садясь, сделал пометку на листе бумаги, затем дал знак Зецлеру продолжать.
— Людям из особой команды очень трудно вытаскивать трупы. Они после поливки водой скользкие.
Я снова сделал на листе пометку и взглянул на Зецлера. Я чувствовал, что он хочет сообщить мне что- то гораздо более важное, но все оттягивает момент. Я нетерпеливо бросил:
— Продолжайте.
Зецлер кашлянул и отвел глаза в сторону.
— И еще... одна маленькая деталь... По доносу я велел обыскать одного из особой команды. У него нашли около двадцати обручальных колец, снятых с трупов.
— Для чего они ему понадобились?
— Он говорит, что не в состоянии выполнять такую работу без спирта. Он собирался выменять кольца на водку.
— У кого?
— У эсэсовцев. Я велел их тоже обыскать, но ничего не нашел. Ну а еврея, конечно, расстреляли.
— Впредь прикажите собирать с мертвецов все обручальные кольца. Имущество наших пациентов — собственность рейха.
Наступило молчание. Я посмотрел на Зецлера. Его голый череп медленно залила краска, и он снова отвел глаза. Я принялся расхаживать по кабинету.
— И это все? — наконец спросил я.
— Нет, господин штурмбанфюрер, — ответил Зецлер.
Он откашлялся. Я продолжал ходить, не глядя на него. Прошло несколько секунд, я слышал, как заскрипел его стул, как он снова кашлянул.
— Ну, что же еще?
И вдруг меня охватило чувство тревоги. Я никогда не был резок с Зецлером и, следовательно, не меня он боялся.
Я украдкой взглянул на него. Он вытянул вперед шею и одним духом выпалил:
— Я должен с сожалением доложить, господин штурмбанфюрер, что производительность у нас не выше, чем в Треблинке.
Я остановился и посмотрел на него в упор. Он провел своей тонкой ладонью с длинными пальцами по лысине и продолжал:
— Конечно, у нас имеется большой прогресс по сравнению с Треблинкой. В общем мы изжили бунты, отравление производится быстрее, и с нашими двумя небольшими залами мы в состоянии уже сейчас подвергать обработке пять тысяч единиц в сутки.
Я сухо спросил:
— Ну и что же?
— Но мы не в состоянии хоронить более пятисот. В общем, — продолжал он, — убивать — это чепуха. Больше всего времени отнимает захоронение.
Я заметил, что руки у меня дрожат, и спрятал их за спину.
— Удвойте количество людей в особой команде.
— Простите меня, господин штурмбанфюрер, но это ничего не даст. Нельзя одновременно вытаскивать через дверь больше двух-трех трупов. Что касается людей, укладывающих трупы в ямы, то и тут нельзя превышать известного количества. Иначе они будут мешать друг другу.
— А зачем нужно, чтобы люди спускались в ямы?
— Чтобы выиграть место, надо укладывать трупы очень тщательно. Как говорит унтерштурмфюрер Пик, «как сардинки в банке».
— Ройте ямы поглубже.
— Уже пробовали, господин штурмбанфюрер. Но тогда слишком много времени уходит на рытье — и выигрыш места не оправдывает затрату времени. На мой взгляд, нецелесообразно рыть ямы глубже, чем в три метра. И еще одно: ямы занимают очень много места.
Я сухо отрезал:
— Мы не в Треблинке. В земле у нас недостатка нет.
— Это, конечно, так, господин штурмбанфюрер, но нужно иметь в виду, что по мере того, как мы будем рыть новые ямы, мы, естественно, отдалимся от газовых камер, и в конце концов перед нами встанет новая проблема — перевозка трупов, и производительность уменьшится.
Он замолчал. Я, с подчеркнутой холодностью отчеканивая каждое слово, произнес:
— У вас есть какие-нибудь предложения?
— К сожалению, никаких, господин штурмбанфюрер.
Не глядя на него, я быстро проговорил:
— Благодарю вас, Зецлер, вы свободны.
Как ни старался я держать себя в руках, голос мой все же дрогнул. Зецлер взял фуражку, поднялся и неуверенно сказал:
— Конечно, господин штурмбанфюрер, я еще подумаю. По правде говоря, эти проклятые ямы мучают меня уже третий день. Потому я и доложил вам об этом, что сам не вижу никакого выхода.
— Найдем выход, Зецлер. Вы тут ни при чем.
Я сделал над собой усилие и добавил:
— Я счастлив сказать вам, что в общем я высоко ценю ваше рвение.
Он вскинул правую руку, я ответил на его приветствие, и он вышел. Я сел, взглянул на лежащий передо мной лист бумаги, сжал руками голову и попытался внимательно продумать свои заметки. Но через некоторое время я почувствовал, как к горлу у меня подступает комок, и, поднявшись, подошел к окну. Грандиозный план, который я отправил рейхсфюреру, оказался пустой бумажкой. Проблема как была, так и осталась нерешенной. Полный провал.
Последующие два дня были для меня жуткими. В воскресенье гауптштурмфюрер Хагеман пригласил меня к себе на
Когда Зецлер кончил, Хагеман принес большую карту русского фронта к разложил ее на столе. Мы все столпились вокруг нее и включили радио. Сообщения с фронтов были прекрасными — наши танки повсюду продвигались вперед. Хагеман то и дело переставлял на карте флажки со свастикой, и когда диктор кончил, воцарилось радостное молчание.
Я отослал свою машину и пешком вернулся с Эльзи домой.
В городке не виднелось ни одного огонька. Темные очертания обеих колоколен освенцимской церкви вырисовывались в ночном небе. На меня снова нахлынуло гнетущее чувство тревоги.
На следующий день мне позвонили из Берлина и предупредили, что Освенцим посетит оберштурмбанфюрер Вульфсланг. Он прибыл около двенадцати, как и в прошлый раз, отказался от моего приглашения позавтракать и пробыл у нас всего несколько минут. Было совершенно очевидно, что он хотел
