Наступило молчание, и все опять уставились на Дьери.
– Ладно, – обиженно сказал Александр. – Никто тебя не неволит.
Он поднялся.
– А пока иди-ка за водой, – надо посуду мыть. Нынче твоя очередь.
– Подумаешь, срочное дело, – сказал Дьери.
Пьерсон тщательно прочищал свою трубочку. Майа встал, сложил руки на груди, потянулся. Пьерсон взглянул на него.
– Ты что собираешься делать?
– Ей-богу, странный все-таки вопрос, что я собираюсь делать. Так ли уж важно сейчас, что я буду делать, а чего не буду.
– Ну, Дьери, а как же вода? – сказал Александр.
– Иду, – сказал Дьери, но даже не пошевелился.
В эту минуту над их головой раздался свист, затем в нескольких метрах левее сухой треск разрыва. Их окутало облаком дыма. Все четверо, как по команде, сразу же упали ничком.
– Семидесятисемимиллиметровка, – определил Пьерсон.
Он закашлялся. Облако дыма еще сгустилось. Слева послышались крики и зовы о помощи. Снова раздался свист, и снова совсем рядом с сухим треском разорвался снаряд. Перед самым лицом Дьери упал кусок дерева. Он взял его в руку и тут же отбросил прочь.
– Жжется.
– Это кусок носилок, – сказал Александр, – видишь, с края чуть парусины осталось.
Майа встал на колени и поглядел в сторону санаторного парка. Снаряд упал среди мертвецов. Страшное месиво. На решетке повисла чья-то оторванная рука. Майа поискал взглядом того, в стоптанных ботинках. Он все так же лежал на носилках под слишком коротким одеялом, что придавало ему нищенский вид. Его не задело. Майа вдруг почувствовал какое-то идиотское облегчение.
– В них метят, – сказал он, ложась.
Дьери раскашлялся.
– Лучше пусть в них, чем в нас.
– Вот это в твоем духе, – сказал Майа.
– Что ж, по-твоему, лучше, чтобы в нас метили?
– Нет.
– Тогда о чем же ты? – торжествующе спросил Дьери.
– Я просто сказал, что это очень в твоем духе, вот и все.
– Странное все-таки дело, – сказал Александр, – никогда я не боялся артиллерийского обстрела. А вот бомбежки с воздуха боюсь.
– Куда уж тут пугаться, просто не успеваешь, – сказал Пьерсон.
Слева по– прежнему неслись крики. Прошло несколько секунд. Ни один человек не поднялся с земли. Куда ни посмотри, вплоть до самого горизонта только распростертые ниц тела в защитного цвета обмундировании. Справа от себя Майа увидел, как двое солдат лезут под машину. «Интересно, надежное ли это укрытие», -подумал было он, но, так и не додумав этот вопрос до конца, забыл о нем и только через минуту спохватился, что вообще ни о чем не думает. Он не боялся, просто всем телом чувствовал землю – и только! Лагерь, еще так недавно шумный и суетливый, притих сейчас, как по взмаху волшебной палочки. И он, Майа, тоже притих вместе со всеми. Он лежал на земле, страшно ему не было, и он ни о чем не думал. Просто солдат среди других солдат.
Александр вдруг приподнялся на локте и разразился бранью. Угодило же его лечь прямо в золу, прямо на их потухший костер. Весь перед рубашки покрылся бурыми пятнами. А ведь рубашка чистенькая, он сам ее выстирал в Арке и только сегодня утром надел. Была чистенькая, а теперь превратилась в грязную тряпку. Он чертыхнулся и осторожными щелчками стал сбивать с рубашки пепел. Потом оглянулся на лежащего Пьерсона и подумал, молится ли сейчас Пьерсон или нет. Был у Александра один дружок, очень верующий парень, – так он непременно в такие минуты молился богу.
– Эй, Пьерсон! – сказал он. – Ты считаешь, что это семидесятисемимиллиметровка?
Пьерсон ответил медленно, и голос его прозвучал как обычно:
– Не считаю, а знаю точно.
«Чертов спец», – подумал Майа.
– А как далеко она бьет?
– Как семидесятипятимиллиметровка.
– А как та далеко бьет?
– Как, как! – ответил Пьерсон. – Неужели сам не знаешь?
– Я не такой спец, как ты.
– На десять километров.
– Эх, черт! – сказал Александр. – На десять километров! Значит, они в десяти километрах?
