Его душил смех, и он опять замолчал. Вдруг его шея раздулась, как чудовищное жабо, полиловела, потом опала, и послышались какие-то хриплые булькающие звуки.
– Подымаюсь… Цел! Совсем! Хоть бы волосок!…
Теперь он как-то даже кудахтал. Смех вырывался из его глотки с каким-то почти непристойным шипением, как у ярмарочного «уйди-уйди», из которого выпускают воздух.
– Но, уважаемые… Котелок исчез! Ну прямо нигде его нету!… Я повсюду ищу! Заглядываю под машины… Даже на деревья смотрю!
Все это он проговорил с хохотом. Брюхо его тряслось, плечи судорожно подпрыгивали, шея и щеки дрожали, а за очками поблескивали глаза, холодные и пристальные, будто веселье, владевшее всем его крупным телом, не имело к ним никакого отношения.
– Что за черт, думаю! Нет котелка! Нет, да и только…
Майа отвернулся. От этого смеха ему всегда становилось не по себе.
– Я тут же подумал: то-то Александр будет злиться…
Три товарища стояли кружком, глядя на него. Вдруг Александр выступил вперед.
– А что у тебя с рукой, Дьери?
– С какой рукой? – все еще смеясь, сказал Дьери.
Все трое уставились на него, и Дьери машинально проследил направление их взглядов. И сразу же перестал смеяться, кровь отхлынула от его щек. Он зашатался. Александр едва успел подхватить его за плечи,
– Виски! – крикнул Александр. – Живо, виски!
Теперь Дьери был бледен как полотно. Верхняя губа подергивалась. Он глядел на свою руку. Рукав был весь красный, и капли крови, стекая, уже образовали у его ног маленькую коричневую лужицу.
– Рука! Моя рука!
– Да это ничего! – сказал Александр.
Он поднес Дьери виски.
– Моя рука! – сказал Дьери.
Александр деликатно придержал его за запястье и вылил на рану остаток виски. Кровотечение не унималось, и Дьери смотрел на свою руку, на коричневую лужицу у своих ног, расплывающуюся на пыльной земле.
– Моя рука!
– Да стой ты прямо, – сказал Александр, – а то меня раздавишь.
– Моя рука!
– Уже говорил…
– А двигать ею можешь? – спросил Пьерсон.
Дьери вместо ответа покачал головой. Его верхняя губа совсем наползла на нижнюю, и казалось, он вот-вот заплачет, как мальчишка. Жирные ноги дрожали не переставая.
– Да ничего страшного нет, – сказал Пьерсон, – двигать ею можешь?
– Черт тебя подери! – сказал Александр. – Да не наваливайся ты на меня так. Ведь раздавишь.
Вдруг Дьери начал стонать.
– Моя рука! Рука! Рука!
– Ну что твоя рука? – сказал Майа. – Можешь ею двигать. – да или нет?
– Могу.
– Да стой же ты, черт! Раздавишь меня, ведь этакая махина.
– По-моему, ничего страшного нет, – сказал Пьерсон. – Уже меньше кровоточит.
– Сядь, – сказал Александр, – не могу я больше тебя держать. Раздавишь.
Пьерсон взял Дьери за запястье.
– Сейчас я тебя перевяжу.
– Нет, – сказал Дьери с неизвестно откуда взявшейся энергией, – отведите меня в санаторий.
– Из-за этого? – сказал Майа. – Ты что, спятил?
– Необходимо обработать рану, – сказал Дьери. -Отведите меня в санаторий.
– Ей-богу, спятил. У них в санатории и так дела хватает.
– Тогда я пойду один, – сказал Дьери.
Теперь он уже мог стоять без поддержки Александра. И стоял на ногах прочно.
– Не надо преувеличивать, – сказал Пьерсон. – Из-за какой-то царапины!
– Иногда и царапины бывают смертельными.
