дружелюбно.
– Весик солидный, – повторил он.
Все четверо миролюбиво и с удовлетворенным видом поглядывали друг на друга.
– Ну, нам пора! – сказал лейтенант, и в голосе его прозвучало сожаление.
Он вприпрыжку спустился с насыпи, а за ним сбежал шофер. Внизу лейтенант оглянулся.
– Спасибо! – крикнул он с чувством. – И до свидания!
Майа даже почудилось, что лейтенант, будь на то его воля, поднес бы им по стаканчику.
– До свидания! – крикнул Майа.
Ниттель открыл было рот, но в последнее мгновение спохватился и ничего не сказал.
Лейтенант взялся за бампер «остина», очевидно, желая повторить трюк Ниттеля, но приподнять машину один не смог. Пришлось ждать, когда ему подсобит шофер. Ниттель глядел на них с откоса, и вид у него был довольный.
Громко хлопнула автомобильная дверка. «Рено», взревев, прошел мимо них.
– Иди, целуй своего генерала в задницу, красатуля! – крикнул ему вслед Ниттель.
Он схватился за ручки и поставил тележку между рельсами.
– Раз уж мы сюда взгромоздились, так и поедем, – сказал он, – а спустимся подальше. Там насыпь кончается. А трястись, что там, что здесь, – один черт!
Вдруг он остановился.
– Нет, ты видел эту стерву с его пушкой? Видел, а? Он, падло, чуть меня не хлопнул! Где это слыхано? – добавил он, подумав. – Теперь уже, выходит, французы промеж себя дерутся? Вот до чего дошло. Раз у тебя пушка, значит – ты и господин. Да разве тут джунгли? «Я вам приказываю подать назад!» – говорит и, хлоп, тащит свою пушку. Это что же за номера такие, а?
Становилось все жарче. Майа снял куртку, перекинул ее через руку. Моря не было видно, но его соседство угадывалось. Оттуда дул резкий соленый ветер. С железнодорожной насыпи они видели, как вдоль всей улицы до самого конца стоят параллельно в два ряда брошенные машины.
– До этой сволочной войны, – сказал Ниттель, – я, можно сказать, был человек счастливый, хорошо зарабатывал. Ночной шофер. Конечно, ты скажешь, утомительно, зато двойной тариф, чаевые, да и клиентура, само собой, другая! А, главное, машина-то моя собственная, значит, на себя работал. А счетчик всегда можно подкрутить, сам понимаешь…
Он помолчал.
– Так-то оно, браток! И каждое утро выкладываешь жене сто франков… Сто! Как в аптеке! И мне еще оставалось, это уж точно… Так что я себе ни в чем не отказывал. На одни аперитивы, бывало, за ночь сорок монет истратишь.
– Сорок?!
– А как же! Встречаешь в барах корешей, сначала один поставит, потом другой, неловко жаться. Не то чтобы я такой уж пьяница, пиво, правда, люблю, ну перно тоже иногда пропустишь, а вообще-то я не пьяница, но стаканчиков десять – пятнадцать за ночь запросто выпивал.
Он опустил ручки, установил в равновесии тележку, обогнул ее и деликатным движением натянул подол платья на голые ноги покойницы. Но платье все равно доходило ей только до колен.
– Сам не знаю, чего это я стараюсь, – обратился он к Майа извиняющимся тоном. – Вот уж второй раз платье натягиваю, но разве при таких толчках оно удержится. Да и платьишко-то, честно говоря, коротенькое.
Он снова толкнул тележку.
– А ведь, поди ж ты, до сих пор о том мерзавце вспоминаю… «Приказываю вам осадить!» – и сразу хлоп – вытаскивает свою пушку. Ну и номера! Так я тебе о чем говорил, – начал он снова, – ночной шофер – это и денежки, да и интересно; ты даже представить себе не можешь, чего только не насмотришься, ума- разума набираешься, прямо другим человеком станешь.
И по шпалам тоже было нелегко катить тележку.
– А ты что до войны делал? – вдруг спросил он.
– Да так, ничего особенного.
– Раз так, пусть так, – сказал Ниттель, – я ведь только для разговора спросил. Ну хоть работа-то по нутру? Странное дело. Ты скорее на учителя похож, страх какой серьезный.
Майа улыбнулся.
– А разве у учителей такой уж серьезный вид?
– Да я не об том. Я одного знал, такой весельчак был, а все-таки вид у него… Я вот что тебе скажу, раз они учат ребятишек, у них у всех такой вид делается… Вид у них такой, хочу тебе сказать, будто они за тобой все время следят, как бы ты глупость не сморозил.
– Значит, у меня такой вид?
– Да, вид у тебя такой, – подтвердил Ниттель. И великодушно добавил: – Какой вид есть, такой и есть, заметь. И не твоя в том вина, что у тебя такой вид. Да так вот, – сказал он, помолчав, – каждое утро выкладывал жене сто франков. Сто! Да-да! Она не жаловалась, счастье ей выпало, ты уж мне поверь. Ведь я ишачил, а на стороне ни-ни-ни… Да и вообще, отец семейства! Как положено. Подожди-ка, – добавил он, опустив на землю оглобли и устремив на Майа пристальный взгляд светло-голубых глаз, – я сейчас тебе карточку своего малого покажу.
