придут, вернетесь.
Он уставился на нее и с минуту глядел не отрываясь.
– В сущности, – сказал он свистящим шепотом, – ты уже решила задачу: и дом сохранишь и мужа приобретешь.
Она тоже вскинула на него глаза:
– Разве вы не сможете вернуться, когда здесь будут фрицы?
Он захохотал, но в глазах у него застыл гнев.
– О, конечно, конечно, – сказал он. – Еще бы не смогу!
– Тогда почему бы вам этого не сделать?
– Хватит, – крикнул он, – хватит. Христа ради, замолчи!
Он вскочил с постели.
– Ну, – яростно сказал он, – идешь?
Он стоял у изножья постели. И смотрел на нее. Она выставила вперед подбородок, лицо у нее было спокойное, замкнутое. Потом словно кто-то внезапно совлек с ее лица маску взрослого человека. Лицо обострилось, стало с кулачок, застыло, смешная детская гримаска скривила губы, глаза со страхом уставились на Майа, будто он грозил ей пощечиной, и он невольно улыбнулся, подумав, что превратился в усатого папашу, распекающего дочку. Жанна отвела от него взгляд. Лицо ее приняло какое-то отрешенное выражение, она, казалось, ушла в себя. И в ту же минуту она повалилась на постель как сломавшаяся марионетка. Майа даже не шелохнулся. Он смотрел, как подпрыгивают от рыданий ее хрупкие плечики. «Но ведь это же девчонка», – с удивлением подумал он. Шли секунды.
– Ну, решилась?
Снова наступило молчание, и длилось оно долго. Потом она проговорила тихоньким детским голоском:
– Да.
«Моя взяла», – подумал он. Но только что одержанная победа не принесла ему радости. Непомерная усталость придавила его.
Она рыдала теперь навзрыд. Постояв с минуту у постели, он лег с ней рядом, полуобнял ее за плечи.
– Ну, ну, маленькая, – нежно сказал он, – да неужели же тебе так тяжело покидать дом?
Он почувствовал, как она вся напряглась.
– Жюльен, – сказала она, приподняв с подушки голову, – оставьте меня здесь до завтра. Завтра мы уйдем, даю вам слово.
– Нет. Немедленно.
Она уцепилась за его плечи, глаза ее были полны слез.
– Жюльен! Ну я прошу вас, завтра, хорошо, Жюльен? Завтра!
– Нет.
– Но, Жюльен, я не могу так бросить дом. Надо сначала прибраться.
Он подумал: «Прибраться». Она, видите ли, хочет «прибрать свой дом»… Он чуть было не рассмеялся, да не хватило сил.
– Нет, – угрюмо сказал он.
Она прижалась к нему крепче.
– Но, Жюльен, поверьте, необходимо прибрать дом. И почему, почему мы не можем уйти завтра? И завтра отлично можно уйти.
Он посмотрел на свои наручные часы, поднес руку к лицу, и сам удивился, каких неимоверных усилий стоил ему этот простой жест. Шесть часов. Уже шесть. Рука его тяжело упала на постель. Возможно, фрицы в конце концов и не придут сюда нынче вечером. И вдруг он увидел, как они с Жанной бродят по дорогам уже в сумерках и вымаливают у дверей очередной фермы, чтобы их пустили переночевать.
– Завтра, Жюльен, завтра!
– Если тебе угодно…
Слова эти вырвались сами собой, сразу; так легко и незаметно лопается назревший нарыв.
– Ой! До чего же я рада, – сказала Жанна.
Она прижалась к нему, свернулась клубочком.
– Я не понимаю, почему, в сущности? Все равно завтра придется уходить.
– Нет, это большая разница.
И он понял, что завтра она будет снова пытаться уговорить его, что завтра снова начнется борьба. Он почувствовал себя грустным, вялым.
Он обнял ее, положил ее голову себе на грудь, закрыл глаза. И вдруг ему припомнились слова Александра. Было это, когда они выходили из санатория. Говорили они тогда о белокурой сестрице, и Майа заявил, что у нее слишком маленькая грудь. А Александр возразил: «Мне это безразлично. Груди мне ни к чему». И они оба расхохотались; и шли они тогда под солнцем. Гравий аллеи скрипел у них под ногами. И было это вчера. Только вчера. И Майа вдруг увидел голову Александра, одну лишь голову, отделенную от
