тратят их нормальные люди.
«Она примерно такого же возраста, как и я, — прикинул он, — но выглядит значительно, значительно старше. Жизнь её потрепала. От огня не осталось ни одной искорки».
— Мадам, я воевал с фашистским зверем, и поэтому я могу со знанием дела говорить об этом. Он идентичен коммунистическому зверю. Зверь есть зверь. А мой революционный пыл умер, когда я увидел, что должно прийти на смену тирании фашизма. Это была тирания таких тупиц, как вы. Для меня Сталин, Гитлер и Мао Цзэ-дун одинаковы.
— Ты изменился, Рикардо.
— Так и должно быть, мадам. Люди взрослеют, если только их не сбивает с толку какое-нибудь массовое движение или, к примеру, групповая болезнь. Я так понял, что вы знали меня раньше?
— Ты не помнишь меня? — в её голосе впервые почувствовалась теплота.
— Нет, не помню.
— Ты не помнишь осаду Алькасара?
— Это я помню.
— Ты не помнишь битву при Меруэле?
— Я помню и это.
— И ты не помнишь меня?
— Не помню!
— Марию Делубье?
Бокал с шампанским с грохотом разлетелся на мелкие кусочки, ударившись о каменный пол дворика. Лицо Гернера побелело.
— Мария, — задыхаясь, произнёс он. — Ты?
— Да.
— Мягкая, нежная Мария? Нет!
Он взглянул на измождённое, лишённое эмоций лицо с потухшими глазами, но так и не смог разглядеть в ней Марию, молодую женщину, которая верила и любила. Женщину, которая каждое утро вставала, чтобы встретить солнце, поскольку каждый день она открывала для себя новый мир.
— Да, — промолвила старуха.
— Невероятно! — воскликнул он. — Разве время может так разрушить, не оставив даже следа былого?!
— Если ты посвящаешь свою жизнь чему-то — отдаёшь её без остатка.
— Ни за что, если отдаёшь свою жизнь тому, что лишено жизни.
Рикардо де Эстранья-и-Монтальдо-и-Руиз Гернер мягко положил руку на плечо женщины. Он почувствовал под рукой грубый, шершавый материал и жёсткость находившегося под ним плеча.
— Пошли, — предложил он. — Посидим за столом и поговорим.
Женщина неохотно согласилась. Завтрак был роскошен — превосходные фрукты, вино, сыр, — но всё время утекло на вопросы и ответы: где Марии довелось побывать после развала их организации, где и какая революция победила, где агитация имела успех, а где провалилась.
И Гернер понял, куда девалась прежняя Мария, почему она стала той безжизненной, бесстрастной женщиной, которая сейчас стояла перед ним. Мария была классической революционеркой, настолько увязшей в массах, силовых структурах и политической бдительности, что забыла о живых людях. Люди стали для неё объектами. Положительными были коммунисты, а отрицательными — все прочие.
Посему для неё было очень удобно валить в одну кучу нацистов, монархистов, демократов, республиканцев и капиталистов. Все они для неё были на одно лицо. Они были «они». Также он обнаружил, что она никогда не задерживалась в стране, где революция победила. Те, кто больше всего мечтают о земле обетованной, как ни странно, сильнее всего боятся пересечь её границы.
Мария оттаяла, попробовав вина.
— Ну, а как у тебя дела, Рикардито?
— У меня есть моё вино, моё поместье, моя земля.
— Ни один человек не может владеть землёй.
— Я владею этой землёй точно так же, как любой человек владеет ещё чем-нибудь. Я изменил эту землю, всё здесь сделано мною. Моя земля стала прекрасна. И могу добавить, что вполне обхожусь без помощи какого-либо революционного комитета.
— Ты больше не используешь своё умение?
— Я использую его в других целях. Сейчас я созидаю.
— Когда ты ушёл от нас, ты ведь, тоже работал на других, не так ли?
— Иногда.
— Против революции?
— Конечно.
— Как ты мог?
— Мария, я боролся на стороне существующих режимов по той же самой причине, по которой многие воевали против фашистов. Это была единственная борьба в то время.
— Но ведь ты верил. Я знаю, что ты верил.
— Я верил, дорогая, потому что был молод. А затем я повзрослел.
— Тогда, надеюсь, я никогда не повзрослею.
— Ты постарела, не взрослея.
— Это жестоко. Но чего же ждать от человека, который может вкладывать жизнь в виноградники, вместо того чтобы отдавать её человечеству!
Гернер откинул назад свою львиную голову и рассмеялся.
— Действительно. Это уж чересчур. Ты просишь меня убить человека за семьдесят тысяч долларов и называешь это служением человечеству?
— Да. Это так. Они представляют собой контрреволюционную силу, которую мы не можем преодолеть.
— Тебе не кажется странным, что тебя послали ко мне с деньгами?
— Когда-то ты пользовался авторитетом.
— Но почему сейчас?
Женщина обхватила грубыми, покрасневшими руками бокал точно так же, как она делала это в молодости, будучи нежной и красивой, правда, тогда вино не было столь прекрасным.
— Хорошо, Рикардито, объясню. Мы полагаемся на твой ум, потому что ты единственный, кто умеет думать. Все остальные, особенно в нашем комитете, не могут сравниться с тобой в мудрости.
— У вашей организации есть много людей, которые эффективно убеждают других людей. Ведь так?
— Так.
— Тогда почему спустя двадцать лет они должны прибегать к услугам наёмного убийцы? Неужели они полагают, что в случае поимки я не разговорюсь? Абсурд. Должно быть, они собираются убрать меня после этого? Зачем столько хлопот? Они могли бы нанять кого-нибудь другого, гораздо дешевле, а не за семьдесят тысяч долларов. Кого-нибудь более надёжного в политическом плане и кого не потребовалось бы потом убирать. Верно?
— Верно, — согласилась Мария, отпив ещё глоток вина и ощутив его теплоту.
— Они, вероятнее всего, выбрали меня, потому что знают: их людей может постичь неудача. А как они выяснили это? Очевидно, они уже пытались, и у них ничего не вышло. Верно?
— Верно.
— Сколько раз они пытались?
— Один раз.
— И что случилось?
— Мы потеряли восемь человек.
— Они, кажется, забыли, что я специализировался на убийстве одного человека. Ну, от силы двух.
— Они ничего не забывают.
