Чиун хмыкнул и продолжал взирать на огненную яму, источавшую жар и дым на другом конце деревенской площади.
– У мужиков полные штаны только от того, что Ободе привел с собой парочку слонов. Они готовы разбежаться.
Чиун продолжал смотреть на огонь, что-то бормоча про себя, и отмалчивался.
– Не понимаю, как это Дом Синанджу вляпался в такую кашу – защищать этих лони. Они того не стоят.
Чиун продолжал молчать, и Римо уже с раздражением сказал:
– И вот еще что: мне не нравится эта затея с ритуальным костром. И я не намерен позволить тебе так глупо рисковать.
Чиун медленно повернулся и посмотрел Римо прямо в лицо.
– У лони, – сказал он, – есть пословица: «Джогу ликивика лисивике кутакуча».
– Что означает…
– Что означает: «Прокричит петух или не прокричит, а утро все равно настанет».
– Другими словами, нравится это мне или не нравится, ты все равно поступишь по-своему?
– Какой ты сообразительный, – улыбнулся Чиун и снова уставился на огонь.
Римо вышел из дома и пошел побродить по деревне. Везде, куда бы он ни пошел, слышалось одно и то же: «Тембо, тембо, тембо». Всего-то пара слонов – и такая паника. Хотя, казалось бы, уж если что и должно было их беспокоить, так это солдаты Ободе и их винтовки. Тьфу! Нет, лони не стоят того, чтобы их спасали.
Римо был раздражен и только сейчас понял, что переносит на лони свой гнев на генерала Ободе. Чем больше он думал, тем больше утверждался в этой мысли. И поздно ночью, раздевшись донага, он проскользнул мимо часовых и растворился в темноте. Он вернулся далеко за полночь. Безмолвным невидимкой проскользнул он между постов лони, выставленных на скалах вокруг деревни, вошел в свою хижину и сразу же почувствовал, что там кто-то есть. Его глаза обежали пустое помещение и остановились на травяной циновке, служившей ему постелью. На ней кто-то лежал. Он подошел ближе, и этот кто-то повернулся к нему. В слабых отблесках ритуального огня он разглядел принцессу Саффу.
– Ты куда-то уходил, – сказала она.
– Мне надоело слышать, как все без конца вопят «тембо, тембо…» Я решил кое-что предпринять.
– Очень хорошо, – сказала она. – Ты смелый человек.
Она протянула к нему руки, и он ощутил тепло ее улыбки.
– Иди ко мне, Римо, – позвала она.
Римо лег рядом на циновку, она обвила его руками.
– Завтра, когда поднимется солнце, – сказала она, – ты бросишь вызов судьбе. Поэтому я хочу, чтобы сейчас ты был моим.
– Но почему сейчас, а не потом?
– Потому что, Римо, мы можем не дождаться этого «потом».
– Думаешь, проиграю? – спросил Римо. Своим разгоряченным телом он почувствовал прохладу ее гладкой эбонитовой кожи.
– Любой может проиграть, – ответила Саффа. – Поэтому надо пользоваться теми победами, которые выпадают на нашу долю сегодня. Сейчас это будет наша победа, а затем, что бы ни случилось, мы всегда будем помнить о ней.
– За победу! – сказал Римо.
– За нас! – откликнулась Саффа и неожиданно сильными руками притянула Римо к себе. – Я была зачата как лони и рождена как принцесса. А теперь сделай меня женщиной.
Она положила его руку себе на грудь.
– Женщиной тебя уже сделал Бог, – сказал Римо.
– Нет. Бог сделал меня человеком женского пола. Только мужчина может сделать меня женщиной. Только ты, Римо. Только так.
И Римо вошел в нее, и познал ее, и только теперь можно было сказать, что она стала настоящей женщиной. Когда оба они устали, и первые лучи восходящего солнца позолотили край неба, они заснули рядом, мужчина и женщина, Божья пара, созданная по замыслу Божьему.
А пока они спали, генерал Ободе проснулся. Было еще совсем рано, когда он откинул полог своей палатки, вышел, почесывая живот, в утренний туман, и то, что он увидел ему совсем не понравилось.
Генерал огляделся по сторонам. Костер погас. Часовых, расставленных накануне по краям лагеря, на постах не было. В лагере было слишком тихо. Такая тишина опасна. Сон на посту – один из видов тишины, но это была тишина иного рода. Это было безмолвие, безмолвие смерти, оно висело в воздухе вместе с туманом.
Ободе подошел к костру и носком ботинка ткнул в угли. Ни огонька, ни искорки. Он снова оглядел лагерь. Ближайшей к нему была палатка генерала Батлера, ее полог был еще закрыт. Повсюду на траве лежали спальные мешки солдат, но солдат в них не было.
Он услышал какой-то звук и поднял голову. Кусты скрывали от него слонов, прикованных цепями к деревьям. Несмотря на овладевшее им дурное предчувствие. Ободе улыбнулся, подумав о слонах. Хорошая это была идея – взять с собой слонов. Они издавна внушали лони священный ужас.
Лони наверняка заметили вчера этих слонов, вышагивавших вместе с солдатами, и, должно быть, это нагнало на них страху. Сегодня Ободе с солдатами возьмут штурмом главный лагерь лони, и лони будут взирать на резню, которая за этим последует, как на неизбежность, с которой нельзя не смириться. Да, это была очень неплохая идея. Великие полководцы прошлого, такие, как Ганнибал и… «Во всяком случае, Ганнибал, – подумал Ободе. – Ганнибал и Ободе – неплохо звучит!»
Непобедимый слон – подходящая эмблема для полководца.
Он хотел было разбудить Батлера, но потом передумал и решил дать тому возможность получше выспаться. Для военного – как бы он ни был предан или храбр – сон перед сражением еще важнее, чем для футболиста. Ободе начал продираться сквозь кусты. Впереди, ярдах в сорока, он увидел неясные серые очертания слонов, но с ними тоже было что-то не то. Издали их тела казались какими-то безжизненными, странными. А что это там перед ними на земле? Медленно, с опаской Ободе приближался к слонам через редеющий с каждым шагом кустарник. Тридцать шагов, двадцать… И тут он увидел совершенно отчетливого, отчего его пальцы невольно поднялись к губам, как у мусульманина, молящего о пощаде.
Очертания слонов казались странными потому, что у них не было бивней.
Как мошка, которую вопреки ее желанию притягивает огонь, Ободе подошел поближе. Бивни у всех слонов были обломаны у самого основания. Остались только жалкие, с рваными, зазубренными краями пеньки, напоминающие больные зубы, требующие врачебной помощи.
И бугры на земле. Это были солдаты, и ему не надо было вглядываться, чтобы увидеть, что они мертвы. Тела скрючены, конечности неестественно вывернуты, а у шестерых из грудных клеток торчали слоновьи бивни, пригвоздившие их к земле.
Движимый инстинктом долга, всплывшим в памяти правилом, согласно которому старшина должен быть абсолютно уверен в фактах прежде чем докладывать о них своему командиру, Ободе, потрясенный, охваченный ужасом, все же подошел ближе.
На земле, возле ноги мертвого солдата, он увидел клочок бумаги. Ободе нагнулся и поднял его. Это была записка, написанная карандашом на обороте военного приказа, взятого, видимо, у одного из солдат. В записке говорилось:
"Ободе.
Жду тебя в деревне лони".
И все. Ни фамилии. Ни подписи.
Ободе оглянулся вокруг. С ним прибыло два взвода солдат. Кто-то из них должен быть где-то здесь, поскольку общее количество трупов никак на два взвода не тянуло.
– Сержант! – рявкнул Ободе. Звук его голоса пронесся по равнине, оставляя позади себя мили предгорий, и постепенно ослабевая, безответный, умер где-то вдали.
– Лейтенант! – заорал он. Было похоже, что он кричал в бездонный колодец, в котором звук голоса замирал, не вызывая ответного эха.
