– Восемнадцать секунд, – сказала Кати Хал. Она обхватила ногами его шею. – Теперь поговорим. Мы можем предложить вам программу, в рамках которой вы пожертвуете столько, сколько захотите. Но запланированное убийство стоит миллион долларов. Вы согласны?
– Это уйма денег, – сказал Стейс, у которого заболела спина, кровь прилила к голове и участился пульс. Он подумал, что у Кэти Хал красивый нос, теперь он получил возможность разглядеть его вблизи.
– Ну и что? Мы знаем, что ваше дело процветает, и предлагаем вам разумную сделку.
Она слегка взъерошила рукой его волосы.
– Это уйма денег, – повторил он.
– Да.
– Пожалуй, я сперва все же попробую что-нибудь другое.
– Кое-что другое вы уже попробовали. Если бы оно сработало, вас бы тут не было.
Она невозмутимо взглянула на него.
– Допустим, я соглашусь. Почему вы уверены, что я заплачу вам эти деньги?
– Мы об этом позаботимся.
– А если я займусь вами? Вы делаете вашу работу, я должен вам миллион. Я договариваюсь кое с кем за пять или шесть тысяч долларов – такова разумная цена. Допустим даже, что вы будете чрезвычайно осторожны, – тогда двадцать пять тысяч, самое большее. Двадцать пять тысяч – и вас убирают, а я никому ничего не должен.
– Похоже, что вы уже поступали так раньше, – произнесла Кэти Хал, теребя за спиной Стейса левой рукой кольцо на пальце правой.
– Возможно, – сказал он и покачал головой. Миллион слишком много. Попробую сначала что-нибудь другое.
Она пожала плечами.
– У меня болит спина, отпусти, – сказал Стейс.
Кэти Хал улыбнулась, запустила руки к нему в брюки, взяла за ягодицы и притянула еще ближе к себе. Левое бедро что-то кольнуло. Она вновь сжала ею ногами, а потом отпустила. Стейс выпрямился и потер спину, привел в порядок гардероб и с облегчением заметил, что не испачкался. К нему не только вернулось самообладание, оно даже возросло. Она дала ему свое тело, а он взял его, но остался при своем мнении и отказался платить миллион. К черту! Дон Пьетро, наверное, прав. Лучше устроить пожар.
Одернув юбку, Кэтлин Хал опять с деловым видом уселась за стол. Она улыбнулась, и ему стало жаль ее.
– Послушай, – сказал он, – я сожалею, что мы не договорились. Но мне все же хотелось бы что-нибудь сделать для больницы. Сколько?
Она взглянула на часы.
– Восемнадцать тысяч долларов. За восемнадцать секунд.
– Согласен. Перевести на счет больницы?
– Нет, мне лично.
– Я бы заплатил столько хорошей любовнице, – сказал высокомерно Стейс.
– И я, – сказала Кэтлин Хал. – Если бы нашла.
Он выписал чек. Она проверила сумму, положила чек в ящик стола и спросила:
– У тебя когда-нибудь болит голова?
– Никогда.
«На этот раз отболит за все время», – подумала Кэтлин Хал.
Позже вечером в Скрэнтоне Ансельмо Стасио дал указания Марвину (по кличке «Поджигатель»), но детали обсуждать не стал. У него страшно болела голова. Когда он ложился спать, слуга предложил ему принять успокоительное.
– Нет, спасибо, – сказал Стейс.
– Может быть, вызвать врача, сэр?
– Нет, нет, только не врача, – сказал Стейс, вспоминая больницу. – Врач совершенно ни к чему.
Глава пятая
– Итак, сегодня ночью, папочка, – сказал Римо, доедая остатки риса. Он отнес тарелку в ванную и спустил в канализацию гостиницы «Холидей Инн» лосося со спаржей под золотистым голландским соусом. Он давно уже понял, что в больших ресторанах лучше не заказывать отдельно рис, кусок рыбы или утки. Это вызывало недоумение и массу вопросов. Гораздо проще было заказать какое-нибудь блюдо с рисом, съесть рис, а остальное выкинуть. Римо никогда не заказывал говядину, так как соус, которым поливали ее и рис, как и многое другие блюда, содержал глютамат натрия.
Некоторые плохо переносят глютамат натрия, а Римо с его нервной системой по этой причине однажды оказался в коме. Вещество подействовало на него как сильный яд, один из немногих, которые он не мог переносить.
Чиун, наоборот, был против того, чтобы выкидывать пищу, говоря, что если бы она была в изобилии, то никогда не появился бы Дом Синанджу.
– Значит, тебе повезло, правда? – сказал Римо.
– Нет, – ответил Чиун. – Как ни прекрасен Дом Синанджу, его породили боль, страх и голод. Дом Синанджу вырос из семян, которые не взошли.
– Ты упустил жадность, папочка. Ты постоянно вспоминаешь, как твоим предкам хорошо жилось в Персии, а сам со своими четырнадцатью сундуками, которые приходится всюду таскать с собой, достаточно богат по корейским стандартам.
– Жадность порождается памятью о голоде. Это одна из форм страха. Мое богатство, мое настоящее богатство, как и твое, – это наше искусство. У тебя ничего другого нет.
– Я могу получить от шефа столько денег, сколько захочу.
– И что бы ты купил?
– Я всегда могу купить все, что захочу.
– В богатой стране ты всегда будешь богат, так как не испытываешь потребности в вещах.
– Меня воспитывали в приюте для сирот. Монахини. У меня ничего не было. Абсолютно ничего.
– Ты был сыт?
– Да.
– Ты спал в постели?
– Да.
– Тогда, как и другие в твоей стране, ты не поймешь, как живет остальной мир. Вы сами создаете кризисы по привычке и не знаете, что такое настоящий кризис. У вас богатая и благословенная страна, где каждый имеет столько, сколько никто и нигде раньше не имел. Хотя священники, шаманы и короли всегда обещали то же самое, в истории не бывало такого изобилия. Нигде и никогда.
– Да, мы неплохо живем, папочка.
– Неплохо? А что ты сделал для этого, кроме того, что появился на свет в хорошей стране в спокойное время? Ничего.
– Весь этот шум из-за паршивой отбивной? – спросил Римо.
– Я видел, как убивали людей и не из-за такого куска мяса, – сказал Чиун и сердито включил телевизор, показывавший бесконечные дневные телесериалы, которые Чиун называл «единственным выражением красоты в этой вульгарной стране», а Римо – «мыльными операми».
Мастер Синанджу считал, что безнравственно одновременно показывать несколько фильмов, поскольку посмотреть можно только один. Шеф устроил так, что пока Чиун смотрел один, остальные сериалы записывались, и он единственный во всей стране мог потом смотреть их днем без перерыва в течение четырех часов, начиная с «Пока Земля вертится» в двенадцать и кончая «Молодым и дерзновенным» в четыре часа пополудни.
Иногда, правда, случалось, что кто-нибудь загораживал или даже выключал телевизор, но это длилось ровно столько, сколько требовалось руке Чиуна, чтобы нанести смертоносный удар. Потом Римо приходилось заниматься выносом тел. Как объяснял Чиун (а он мог все объяснить так, что получалось, будто он не виноват), просто нехорошо лишать старого слабого человека его единственной маленькой радости.
– В Америке мы это называем убийством, – говорил Римо.
