– У вас в Америке многое называется странными словами, – отвечал Чиун. Он всегда отказывался выносить трупы под предлогом того, что Римо был учеником, а уборка в доме как раз и входит в обязанности ученика. А потом разве Римо слышал хоть раз, чтобы Чиун просил этих людей мешать ему смотреть телевизор? Нет, это было неспровоцированное нападение на безобидного старика.
Нормальный человек не станет мешать смотреть телевизор и выбрасывать пищу. Поэтому Римо благоразумно помалкивал во время телепередач и старался не выбрасывать еду на глазах у Чиуна. Спуская пищу в унитаз, он всегда закрывал дверь ванной.
– Итак, сегодня ночью. Я чувствую это, – сказал Римо. Он решил проверить, забыл ли Чиун про свою обиду из-за рождественской елки и Барбры Стрейзанд или, как он однажды выразился по дороге из Сан- Франциско в Пенсильванию, до сих пор считает себя «оскорбленным до глубины души». Римо не совсем понимал, что происходило в голове у Чиуна, но каким-то образом кормежка уток стала его любимой темой, и долгие периоды молчания прерывались лишь замечаниями об утином корме и кряканье, как сути американского образа жизни, и о Римо, как воплощении его жутких пороков.
Сейчас Чиун сказал:
– Помни, что ты представитель Дома Синанджу. Нерешительность и небрежность в технике не делают чести Синанджу.
Римо успокоился. Ему предстоит еще не раз услышать намеки на то, что Чиуна обидели, но в целом инцидент исчерпан. Замечание по поводу техники означало, что ему все простили. Забыть – не забыли, но простили.
– Папочка, – сказал Римо, – когда ты показывал мне с помощью шариков, как убивают на Западе и на Востоке, а я по глупости следил за вращением шаров вместо того, чтобы слушать тебя, мне пришла в голову еще одна мысль.
– Надеюсь, более умная, чем первая.
– Возможно. Я подумал, что если мы владеем этим искусством и твои предки им владели, то почему они не помогли Синанджу, играя в азартные игры, которые при их ловкости и умении могли бы принести большой доход?
– Я тоже размышлял об этом, – сказал Чиун, – и тогда мой учитель показал мне, как играть в кости. Он сказал, что сначала даст мне подзатыльник, а потом научит, как бросать кости, чтобы сверху всегда было нужное число. Важно ведь то число, которое выпадает на верхней стороне кости, а не сбоку или снизу…
– Я знаю, знаю, – сказал Римо нетерпеливо.
– Я не знаю, чего ты не знаешь. Я не перестаю удивляться твоему невежеству, так что я должен быть внимательным, обучая тебя.
– Я знаю, как играют в кости, папочка.
– Очень хорошо. Учитель хотел меня стукнуть, и я уклонился, нагнув голову. Для человека без подготовки это было слишком быстрое движение, но для тренированного – слишком медленное. Потом он показал мне все тонкости игры, и я овладел ими, так как все грани с точками находятся в весовом соотношении друг с другом, если только шулера не изменяют это соотношение.
Римо вежливо кивнул.
– Однажды он приготовил праздничный ужин и отдал мне половину. Но перед едой он предложил мне сыграть на целый ужин. Я с охотой согласился.
– Ты не подумал, что за этим что-то кроется? Какая-нибудь хитрость?
– Ребенок думает, что мир устроен так же, как и он сам. Посмотри на себя, например.
– Да, папочка, – сказал Римо, уже мечтая о том, чтобы разговор сменился долгим молчанием.
– Итак, я бросил кости и выиграл. Но когда я хотел съесть ужин, учитель ударил меня.
«Ты не выиграл, сказал он. – Почему ты садишься есть?» – «Но я выиграл», ответил я. « А я говорю нет», – сказал он и опять ударил меня. «Я выиграл», – повторил я еще раз, но его удар отбросил меня в другой конец комнаты. Ударом, от которого я легко уклонился, когда он начинал меня учить, теперь он сбил меня с ног. И то, что он сказал мне потом, я никогда не забуду: «Тот, кто не может защитить себя, теряет все, даже богатство или собственную жизнь». А чтобы я никогда не забывал об этом, он заставил меня, голодного, смотреть, как он ест. В Синанджу мы не выбрасываем пищу.
– Он заграбастал твой ужин, ха! – воскликнул Римо.
– Он здорово попотчевал меня в ту ночь, как и всю деревню, как и тебя, ибо, лишившись еды, я узнал, как добиться того, чтобы я всегда был сыт и другие тоже.
– Слишком уж сложно все сразу понять. Стоило ли ради науки отнимать у мальчишки ужин?
– Когда у Мастера есть стоящий ученик, он его учит. Когда он имеет дело с бледным куском свиного уха, то он рассказывает сказки.
– Итак, сегодня ночью, папочка, есть работа. Я вернусь к рассвету.
– Для глупца не бывает рассветов.
– Я понял, понял. Я все уже понял. Достаточно.
– Больше, чем достаточно для того, кто не ценит подарки и ничего не дарит в ответ.
Стоя у двери, Римо поинтересовался, что еще, кроме популярной американской певицы, Чиун хотел бы получить в подарок, и тут же пожалел, что спросил об этом.
– Приведи мне того, кто умеет слушать.
– Я этого и ждал.
– Следи за равновесием. Соблюдай равновесие во всем, что делаешь. Очень полезно развивать в себе чувство равновесия.
– Да, папочка, – сказал Римо угрюмо, как он говорил с сестрой Мэри Френсис в приюте.
Коридор мотеля был освещен цветными огнями, а на кофейной стойке в фойе стояла настоящая елка, Римо вышел на улицу под звон рождественских колоколов. Близился сочельник.
Дом Уилберфорсов был освещен, но без яркой рождественской иллюминации. В окне столовой Римо видел елку – явно искусственную и украшенную чем-то вроде жареной кукурузы. Это все же было лучше, чем куст с теннисными мячами. На соседнем доме горел девятиламповый канделябр. У евреев есть праздник Хануки. Они адаптировались, свой маленький праздник превратили в большой в соответствии со временем года и чужими обычаями, а ведь у них пятитысячелетняя история, и даже Чиун признавал, что это кое-что значит. А что есть у Римо? Праздник Свиньи? Праздник Свиньи и куст с теннисными мячами.
По грязной улице промчалась машина, обдав его талой жижей и напомнив, кто он такой. Римо постарался забыть свою злость, потому что нельзя делать дело со злостью, не такое дело, во всяком случае. Злиться он будет потом.
Потом можно будет врезать по чьим-нибудь шинам и пожелать кому-то веселого праздника Свиньи, но сейчас, когда близилась полночь и колокола замолкали, когда люди собирались ложиться в теплые постели, у Римо оставалось только одно – то, что Мастер Синанджу считал их главным достоянием. Искусство убийцы-ассасина.
Было около трех часов ночи, когда за несколько домов от особняка Уилберфорса остановилась машина с потушенными фарами и работающим мотором. Двое в темных пальто, держа что-то в руках, направились вверх по улице. Римо слышал, как плескалось и булькало содержимое их ноши. Вероятно, керосин. Римо замер в тени у края тротуара и пропустил их мимо. Он почувствовал запах алкоголя и последовал за двумя устало двигавшимися фигурами, легкий и незаметный, как сама тьма.
Они пересекли улицу и заснеженное пространство перед домом, которое весной превратится в газон Уилберфорсов. Когда, тяжело дыша, один из них принялся осторожно взламывать фомкой подвальное окно, Римо прошептал:
– С праздником Свиньи.
– Тс-с, – сказал человек с фомкой.
– Я и так молчу, – ответил его спутник с двумя канистрами в руках.
– С праздником Свиньи. Всего наилучшего людям доброй воли, – сказал Римо. – Или недоброй.
– Эй, ты кто? – спросил человек, стоявший на коленях на снегу. Лицо его было раскрасневшимся и злым.
– Дух Синанджу явился, чтобы сообщить: вы ошиблись домом. Уилберфорс живет не здесь.
– Что ты несешь?
