Рядом с ней понуро стоял девятилетний мальчуган, ожидая распоряжений.
— Я — мисс Кауфперсон, и мне хотелось бы знать, что здесь делает полиция без моего разрешения.
— Произошло убийство, леди.
— Я вам не леди. Я — женщина. Кто вы такой? — обратилась она к Римо. — Я вас не знаю.
— Я вас тоже не знаю, — парировал Римо.
— Я — директор-координатор, занимаюсь вопросами мотивации в учебном процессе.
— Видимо, она работает с умственно отсталыми, — предположил один из детективов.
— Нет, — возразил другой, — умственно отсталыми занимался Пелл.
— Что значит «мотивация в учебном процессе»? — спросил Римо, глядя, как двое полицейских из коридора загораживают собой дверной проем. Они уже держали наготове револьверы. Ничего, он проскочит мимо них, да так, чтобы они не выстрелили — иначе, не ровен час, ранят кого-нибудь в приемной, еще зацепят мальчишку, стоящего рядом с этой Кауфперсон.
— Название «мотивация в учебном процессе» говорит само за себя. Мы целенаправленно влияем на неуспевающих учеников, побуждая их более полно задействовать свои потенциал.
— А, значит, она работает с лентяями, — буркнул детектив.
И тут один из полицейских в дверях начал действовать. Встав между мисс Кауфперсон и Римо, он направил револьвер на Римо и гаркнул:
— Ну-ка, не двигаться! Это подозреваемый, выдающий себя за агента министерства юстиции, сержант. Тот самый. У него смешное имя.
От Римо требовалось исполнить цирковой номер. Ему нужно было, чтобы все револьверы — и патрульных, и детективов — оставались направленными на него и при этом ни в кого, тем более в него самого, не выстрелили. Поэтому он шмыгнул одному из детективов за спину и вытолкнул его на середину приемной, чтобы тот, падая, выбил у одного из полицейских револьвер; второго детектива он отпихнул в угол, а сам метнулся, перепрыгивая через падающие тела, ко второму полицейскому, чей револьвер был готов к стрельбе. Тычок указательным пальцем — и револьвер вывалился из сжатого кулака. Со стороны могло показаться, что несколько человек внезапно начали валиться друг на друга, и лишь один, худощавый, спокойно пробирается между ними.
Ни один из примененных Римо приемов не отличался экзотичностью; это были всего-навсего толчки. Вся суть заключалась в том, что для тренированного человека время движется медленнее. Он уже миновал последнего полицейского и собирался выйти за дверь, когда что-то впилось ему в поясницу. Он знал, что это никак не может быть пулей из револьвера, выпущенной одним из полицейских, поскольку тогда удар оказался бы гораздо сильнее. Он оглянулся. В него никто не целился. Мисс Кауфперсон вообще пропала в мешанине рук. Однако кто-то все-таки выстрелил в него — в этом не приходилось сомневаться. Он порадовался, что не пострадал мальчуган. Прочь из здания! В тело Римо только что вонзился посторонний предмет. Скоро он почувствует боль.
Пока он шагал к двери, спина у него разболелась так, словно в нее воткнули раскаленную кочергу. Усилием воли он замедлил дыхание, а следовательно, и кровообращение. К такси он приближался медленно, потому что слабеющий ток крови все больше затруднял его движения.
— Я ранен, — сообщил он, падая на заднее сиденье машины и окончательно перекрывая рукой доступ крови к ране.
— Идиот! — вспылил Чиун, отбрасывая руку Римо и засовывая ему под рубаху свою. Другой рукой он сделал жест, приказывающий водителю трогаться с места, и поживее.
В обычной ситуации водитель попросил бы беглецов не впутывать его в свои темные дела, однако он уже набрался ума-разума и предпочел не спорить с Мастером Синанджу.
— Идиот, — повторил Чиун. — Как тебя угораздило вернуться раненым? Как ты посмел это допустить?
— Не знаю. Я употребил простенький прием. А потом вдруг — боль в спине.
— Простенький прием! Боль в спине! Ты что, спал? Что ты делал?
— Я же говорю — я употребил простенький прием. А ранение поверхностное.
— Ладно, спасибо и на этом, — проворчал Чиун, добавив по-корейски, что Римо на редкость неблагодарный тип, раз позволяет каким-то подонкам уничтожить то, что сделал из него Чиун, Рискуя своей жизнью, Римо попросту глумится над высшими ценностями Синанджу.
— Я это запомню, папочка, — проговорил Римо с вымученной улыбкой.
— Имей в виду, речь идет не о жизни какого-то никчемного белого. Я-то надеялся, что отучил тебя от глупой отваги, которой бравирует Запад и из-за которой люди забывают про полезнейшее чувство — страх.
— Ладно, ладно. Хватит брюзжать. Я понятия не имею, откуда в меня выстрелили.
— Неведение еще хуже, чем отвага.
— Я не знаю, как это произошло. — Перейдя на корейский, чтобы его не понял шофер, Римо поведал в подробностях о своих действиях в кабинете Уорнера Пелла и о поведении остальных людей, находившихся там.
— А что там делал ребенок? — спросил Чиун.
— Мальчишка? Кажется, ничего.
— Когда ты выбивал из рук полицейских револьверы, то думал о револьверах. Поэтому они и не причинили тебе вреда.
— Один все-таки причинил.
— Чей?
— Не знаю.
— Значит, выстрел был произведен не из револьвера полицейского. Это совершенно точно. Человек, глядящий на меч, может погибнуть от камня, человек, глядящий на меч и на камень, может погибнуть от дубины. Но тот, кто полностью использует органы чувств, никогда не погибнет от предметов, на которые смотрит.
— Я — Мастер Синанджу. Я полностью использую органы чувств.
— В теле есть орган, именуемый дробилкой.
— Ты имеешь в виду аппендикс?
— Мы называем его дробилкой. Когда-то давно этот орган дробил грубую пищу. Потом человек стал питаться злаками, и этот орган перестал работать. Если бы человеку пришлось теперь съесть рыбу со всей чешуей, он бы поранил себе внутренности, потому что дробилка не работает, хотя она и есть в организме.
— К чему ты клонишь? Я нуждаюсь в твоих байках еще меньше, чем в перитоните.
— Ты всегда нуждался в моих байках, потому что они помогают тебе понять, что к чему.
— Какое отношение имеет мой аппендикс ко всему остальному?
— Ясное ясно и так. Неясное — тем более.
— Ну да, — поморщился Римо. — Рыбья чешуя. В меня вонзилась рыбья чешуя. А я-то думал, что схлопотал в спину пулю! Надеюсь, это не был крючок с червяком?
— Высмеивая меня, ты признаешь, что случившееся выше твоего понимания.
— Скорее, за пределами его.
— Не стоит объяснять загадки вселенной жабе.
— И все-таки попробуй. Если бы мы перешли на английский, ты, наверное, перестал бы говорить загадками.
Боль отпускала Римо по мере того, как рука Чиуна массировала нервные окончания вокруг раны.
— Загадками? Для болвана, сидящего в темноте, самая большая загадка — свеча! Куда девается темнота? Дело тут вовсе не в свече, а в болване.
Чиун умолк, словно воды в рот набрал. Римо принялся его тормошить, и в итоге Чиун сдался.
— Какое из чувств, не нужных тебе в тот момент, было отключено?
— Никакое.
— Ошибаешься. Оно отключилось так незаметно, что ты этого даже не заподозрил.
— Чувство?..
