— Меня зовут Самди, — объявил он.
Имя сразило Руби наповал, как внезапный приступ мигрени.
Казалось, ей снова пять лет, и она гостит у бабушки в Алабаме. Как-то вечером она забрела далеко от ветхого домишки у пруда, где весь день надрывно жужжали мухи, и оказалась у самого кладбища.
Тьма сгустилась внезапно, но за кладбищенской оградой она видела людей — те танцевали и веселились, а она, прислонившись к ограде, следила за ними. Подражая им, девочка тоже стала танцевать, не сходя с места и думая про себя: как жаль, что она еще маленькая и не может присоединиться к взрослым. Но вдруг этот танец средь могил резко оборвался, из темноты выступил мужчина, обнаженный до пояса, но в цилиндре — как Авраам Линкольн, — и все танцующие пали ниц и принялись монотонно повторять одно и то же слово.
Руби никак не удавалось понять, что же такое они говорят — ведь она никогда раньше не слышала этого слова. Она затаила дыхание и вся обратилась в слух. И тут вдруг она расслышала его.
— Самди! Самди, Самди! — повторяли люди.
Почему-то Руби не хотелось больше танцевать. Холод пробежал по ее телу, неизъяснимый страх охватил ее; девочка вдруг вспомнила, что ей всего пять лет, и находится она на кладбище, далеко от дома, и уже наступила ночь. Она стрелой помчалась домой, к бабушке.
Старая женщина успокоила девочку, прижав ее к своему большому теплому телу.
— Что случилось, малышка? — спрашивала она. — Что тебя так испугало?
— Бабушка, кто такой Самди?
Она почувствовала, как напряглась старая женщина.
— Ты ходила на кладбище? — спросила она.
Руби кивнула.
— Некоторые вещи маленьким детям совсем не нужно знать. Все, что им нужно, — это держаться подальше от кладбища по ночам.
Она крепко прижала к себе Руби, как бы подчеркивая важность своих слов, и Руби тоже прильнула к ней, чувствуя тепло и любовь, идущие от бабушки, и испытывая сладостное чувство защищенности. Позже, когда бабушка укладывала ее спать, она снова спросила:
— Ба, ну скажи, кто этот Самди?
— Ладно, малышка, так и быть. А то, знаю, не будет мне покоя, пока не скажу. Самди — вождь тех людей, что танцевали на кладбище.
— А почему мне стало так страшно?
— Потому что эти люди не такие, как мы. Не такие, как ты и я.
— А почему, ба? — спрашивала Руби.
Бабушка вздохнула, она уже начинала сердиться.
— Да потому, что они мертвые. А теперь хватит болтать и спи спокойно.
На следующий день бабушка даже не заговаривала на эту тему — будто ничего и не было.
Руби очнулась от воспоминаний, услышав, что старец Самди обращается к ней с вопросом:
— Почему Корасон хочет убить меня?
— Не знаю, — искренне ответила Руби. — Сейчас в городе находится два американца. Наверное, он думает, что они сделают вас правителем страны.
— Эти американцы — они работают с тобой?
— Нет. Мы приехали в Бакью каждый сам по себе. Сейчас они в плену, и я чувствую ответственность за них. Чтобы у них не было возможности посадить вас на трон, Корасону нужно покончить с вами.
Старец поднял на Руби иссиня-черные глаза, блестевшие даже в полумраке пещеры.
— Не думаю, что ты права, — сказал он. — Корасон возглавляет правительство. А религия — это уж мое дело. Так повелось издавна. Эти горы — они далеко от Сьюдад Нативидадо.
— И однако вы все же укрылись со мной в пещере, не желая встречаться с Корасоном, — напомнила Руби. — Значит, не доверяете ему, как брату.
— Конечно, не доверяю. Корасону нельзя верить. Чтобы стать президентом, он убил родного отца. Если бы он стал религиозным вождем, то воцарился бы на острове пожизненно. Никто не смог бы противостоять ему.
— За ним армия. Почему же он не схватит вас раньше?
— Не допустили бы жители острова. Они почитают меня как святого.
— Они могли бы ничего и не знать. В один прекрасный день вы исчезаете, а Корасон провозглашает себя духовным вождем. И становится неуязвим. Ясно, как божий день, что он вверг бы Бакью в страшные беды и, может, даже в войну.
— Ты преувеличиваешь, — заметил Самди. — Его не назовешь хорошим человеком. И доверять ему нельзя. Но он не дьявол.
— В том-то и дело, что дьявол, — возразила Руби. — Поэтому я и прошу вас помочь мне скинуть его.
Самди думал всего несколько секунд, а потом отрицательно покачал головой. Монотонную барабанную дробь вдруг заглушили донесшиеся сверху истошные женские вопли.
Самди вскинул голову и со значением глянул на Руби.
— Корасон требует, чтобы меня выдали. Но ему ничего не скажут. Здесь, в горах, говорят только барабаны, они передают людям все, что нужно. Пока Корасон не нападет на меня, я буду выжидать.
Воцарилась тишина. Затем раздался сухой треск, повлекший новую серию женских воплей, и опять все смолкло, только непрерывно и глухо стучали барабаны, вызывая слабую пульсацию в мозгу.
Руби и старец сидели в полном молчании, пока не услышали женский крик:
— Хозяин! Хозяин! Скорее сюда!
Самди поспешил из пещеры, Руби — за ним. Старик быстро карабкался вверх по склону к хижинам, где его поджидала одна из женщин. Слезы катились по ее черному лицу — точь-в-точь капли глицерина на шоколадном пудинге.
— О, хозяин! — рыдала она.
— А ну-ка собери все свое мужество, — приказал старец, сжимая ее плечо. — Генерал ушел?
— Да, хозяин, но...
Самди отошел от нее, смешавшись с группой мужчин и женщин, стоявших посредине деревни и тупо глядевших под ноги — туда, где разлилась зеленовато-черная маслянистая жижа.
Руби протиснулась к центру толпы и встала рядом со старцем. Самди внимательно оглядел лица жителей деревни. Все беззвучно плакали.
— Где Эдвед? — спросил он.
Безмолвные рыдания сменились громкими стенаниями и воплями.
— Хозяин, хозяин, — произнесла одна женщина и указала на зеленоватую лужицу, выделявшуюся на сухой и пыльной земле.
— Хватит рыдать. Где Эдвед?
— Здесь. И она снова указала на лужицу. — Это все, что от него осталось! — Она испустила вопль, способный заставить скиснуть молоко.
Самди медленно опустился на колени, разглядывая лужицу, похожую на пролитую желчь. Он даже потянул к ней руку, но потом отдернул.
Коленопреклоненный, он простоял так несколько долгих, показавшихся всем вечностью, минут. Когда он наконец поднялся и повернулся к Руби, в уголках его глаз стояли слезы.
— Корасон объявил мне войну, — медленно проговорил он. — Что ты хочешь, чтобы я сделал? Я готов на все.
Руби не могла отвести глаз от зеленоватой лужицы на земле. Сама мысль о том, что Корасон превратил юного гиганта в жалкую лужицу, не оставив ничего, кроме воспоминаний о его прежнем облике, заставляла ее содрогаться от отвращения и ярости.
Она смотрела Самди в глаза.
— Готов на все, — повторил он.
И старец хлопнул в ладоши. Хлопок прозвучал в тишине как выстрел, он прорезал атмосферу этого солнечного летнего дня, как не терпящий возражений приказ.
