любишь? — спросила она.
— Я ем рис, и иногда утиные потроха, и иногда глаза некоторых рыб.
— И какой у этого вкус?
— Как у дерьма. Как ты думаешь, какой у него вкус? — сказал Римо.
Она описала джунгли. Она описала человека.
— Он говорил, что это делается во благо человечества, — сказала Кэти О’Доннел.
Она сказала, что может проводить Римо к нему. Она не знала, что они будут там делать. Но она хотя бы перелетит с Римо через Атлантику.
Хоть что-то обнадеживающее. Римо позвонил, он нашел человека, ответственного за малденский эксперимент и обнаружил расположение по крайней мере одной установки.
Это была не слишком надежная нить, но лучше, чем ничего. А разобраться с этой установкой лучше всего мог как раз тот, кто направлялся сейчас в Южную Америку. Если бы кто-то мог отправиться в Россию и узнать, не увязывают ли они строительство своих ракет с этой установкой, Смит бы считал, что прикрыты оба фронта. Но в России Америка могла пользоваться только обычными средствами. Под обычными средствами подразумевались все виды технической информации, такие, как количество ракет и их виды. Но то, что за этим стояло, так называемый человеческий фактор, был для ЦРУ тайной за семью печатями.
Только восточные сентенции Чиуна, которых Смит никогда не мог понять до конца, объясняли на совершенно необъяснимый манер причины тех или иных поступков русских. Но теперь Чиун был еще более недосягаем, чем Римо.
В полном отчаянии Смит снова попробовал перевести сентенцию в цифры, а потом снова на английский. Часто, когда все остальное было бесполезно, эта комбинация из мистицизма и математики срабатывала.
Но иногда и не срабатывала. Перевод получился следующий: “Медведь прячется в своей берлоге”. Россия была напугана? Неужели из страха они стали делать больше ракет? Но почему русские так боялись американцев, ведь озоновый щит закрывает всех?
И тогда Чиун снова вышел на связь. Линия с Пхеньяном опять заработала.
— Чиун, у нас сложности с берлогой и медведем...
— Те, кто посмел опоганить немеркнущую славу, захлебнутся в собственной крови, — сказал Чиун. — Но сначала мое скромное дело. Надеюсь, вы передали Римо мое послание?
— Когда он выходил на связь, я ему все сказал.
— Хорошо. Он поймет. Со мной можно связаться через посольство Северной Кореи во Франции.
— Вы работаете на них?
— Только на славу вашего трона, император Смит. Это дело личное.
— Мы можем увеличить выплаты. Будущее мира...
— В его прошлом, о, сиятельный император. Я защищаю прошлое. Что сказал Римо, узнав про отрывок? Он прочел его? Сказал что-нибудь?
— Я достал книгу. Это северокорейский школьный учебник. Я зачитал ему все.
— По-английски?
— Мне пришлось. Его перевели для меня. Я не знаю корейского.
— И что он сказал?
— Он сказал: “Еще что-нибудь есть?”
— И больше ничего?
— Нет.
— В переводе все теряется.
— Послушайте, если вам кто-то платит, мы готовы платить больше.
— Можете ли вы вернуть вчерашний день?
— Не понимаю, — сказал Смит.
— Можете ли вы дать мне Александра Македонского, выстраивающего свои фаланги для приветствия? Дать мне опущенные знамена могулов? Римские легионы, остановившиеся в Сирии, потому что император сказал, что его войска ни шагу больше не сделают на восток? Рыцарей, расступающихся в почтении, и короля, говорящего на языке, который давно уже забыт: “Синанджу, ты — гордость человечества!”?
— Чиун, мы можем дать только то, что можем.
— Передайте Римо корейский текст.
— И тогда вы выполните наше поручение?
— Столь же точно, как лепестки лотоса целуют темные ночные струи.
— Значит, да? — переспросил Смит.
И Чиун устало объяснил, что никогда не давал более твердых заверений. Это было “да”, достойное столь великого императора, как император Харолд В. Смит.
— Ну, отлично. Благодарю, — сказал Смит.
Чиун подумал, что этот человек удивительный тугодум. Будь у него время, Чиун постарался бы объяснить, что стоит за его утопическим планом “сохранить для мира завтрашний день”. А может, это были тайные планы, вроде планов Шарлеманя, короля франков, который стравливал один народ с другим? Или Смит просто помешался на своих разговорах о секретности и о спасении мира? Но если он не собирался его покорять, зачем ему было его спасать? Чиуну не было дела до того, исчезнет ли Байонн, Нью-Джерси с лица Земли. Что Смиту до Синанджу или до Пхеньяна?
Но Чиун, Мастер Синанджу, недолго раздумывал над этими загадками. Ибо был он в Париже, в стране франков, называемой теперь Францией, в той самой, которую римляне называли Галлией, когда топтали своими тяжелыми сандалиями ее пыльные дороги.
Чиун собирался прославить эту страну. Париж станет известен как город, в котором Чиун, которого, возможно, прозовут Великим, вернул сокровища Синанджу их владельцам.
Глава восьмая
Дом Арно проводил уникальный аукцион. А то, что является редкостью для дома Арно, то уж тем более редкость для всего Парижа. Ну а то, что и в самом Париже редкость, для всего мира — диковина из диковин.
В здание серого мрамора на Рю-де-Сен в седьмом округе были приглашены лишь самые избранные ценители.
Все близлежащие роскошные галереи закрылись, выказывая таким образом уважение к тому, что должно было произойти в этот день.
На аукцион было выставлено сто золотых монет Александра Македонского. Только золота в них было на добрых полмиллиона долларов. Но сами монеты, несмотря на то, что им было две с половиной тысячи лет, сияли, словно их чеканили вчера. И, что самое невероятное, из античности не дошло ни одной монеты с подобной чеканкой.
На одной стороне была выбита голова Александра, знакомая по изображениям на меди, серебре и золоте — развевающиеся кудри, гордый профиль, чувственные губы. Александр Великий, властелин мира.
Но на оборотной стороне вместо знака города, к примеру афинской совы, была фаланга греческих солдат, поднявших в приветствии копья. И написанное греческими буквами слово, неизвестное в этом языке. Читалось оно приблизительно так: “Синанду”.
Поначалу кое-кто решил, что это подделка. Но ученые определили, что чеканка безусловно греческая. Голова Александра тоже не вызывала сомнений. И шрифт, коим было написано странное слово, был подлинным.
Кроме того, остались свидетельства из истории. Александром при подходе к Индии была отчеканена сотня золотых монет — в качестве дани. Но кому предназначалась эта дань, какого восточного бога хотел он ублажить — об этом история умалчивала. Но монеты были отчеканены, и было их ровно сто. И здесь тоже ровно сто.
Обыкновенно дом Арно объявлял аукцион, на котором даже самые большие редкости были всего лишь одним лотом из многих. Но эта коллекция была столь великолепна, что получила право быть единственным предлагаемым к продаже лотом. Даже “Мона Лиза” не удостаивалась подобной чести.
