куфиями, в которых были оставлены лишь узкие полоски для глаз. Несколько человек были вооружены ручными гранатометами. Он понимал, что это только в целях устрашения: в тесноте жилых кварталов применять гранатомет они не решатся.
Когда число бойцов достигло семи, он обратился к ним с вопросом по-арабски:
— Кто из вас Джалид?
Один выступил вперед. Его лицо было замотано зеленым клетчатым платком.
— Ты — Тюльпан?
— Ясное дело.
— Вот уж не думал, что ты явишься сюда в пижаме. — Джалид заржал.
Блондин улыбнулся в ответ — холодной высокомерной улыбкой. Если этот бандитский главарь понимает только силу, он заставит его трепетать.
—
Бандиты, только и всего. Весь мир считает “Хезболлах” организацией мусульманских фанатиков, подчиняющихся только Ирану, но он-то знает, что это не так. С Ираном они действительно связаны, но их единственный повелитель — деньги. За хорошую цену они отпустят всех, кого удерживают, и к черту Иран. В любом случае всегда можно захватить новых заложников.
Единственное, что они понимают, кроме денег, — это грубая сила. Когда во время гражданской войны они захватили русских дипломатов, Советы заслали в Ливан своих агентов, похитили кое-кого из членов “Хезболлах” и стали отсылать их по кусочку назад — то палец, то ухо, пока все советские дипломаты не были освобождены без предварительных условий. Такую силу они понимают.
Что ж, он им покажет.
— Я хочу тебя нанять, Джалид.
Джалид не спросил: зачем? Это ему было неинтересно. Он спросил:
— Сколько заплатишь?
— Цена очень хорошая.
— Это мне нравится. Дальше!
— Цена — выше золота.
— Насколько выше?
— Выше самых прекрасных рубинов, какие ты можешь себе вообразить.
— Дальше, дальше!
— Больше, чем стоит жизнь твоей матери.
— Моя мать была воровка. Очень хорошая воровка! — Глаза Джалида сощурились — он улыбнулся под своим платком.
— Эта цена — твоя жизнь.
Джалид перестал улыбаться и выругался.
— Ты умрешь, собака!
Белокурый человек повернулся и смерил взглядом ярко-синих глаз того, кто стоял рядом с Джалидом, — по его отличной винтовке можно было понять, что он второй по старшинству.
— А-а-а! — завопил тот.
Все повернулись к нему, стараясь не выпускать из поля зрения безоружного белого.
— Бахджат! Что с тобой?
— Горю! — взвыл Бахджат и уронил оружие на разбитую мостовую. — Помогите! Руки горят!
Дружки смотрели во все глаза — огня не было видно. Но тут по рукам их товарища побежал едва заметный голубоватый огонек, как светящийся газ или горящий спирт. Руки его побурели, потом почернели. С пронзительным криком Бахджат катался по земле, безуспешно пытаясь сбить пламя. Боевики склонились над ним, силясь помочь, но стоило одному бойцу дотронуться до несчастного, как он тут же отдернул руки и тупо уставился на них: из его ладоней поползли бесчисленные пауки, как из дупла трухлявого дерева. Это были большие, лохматые пауки, и у каждого — восемь красных глаз. Они стали карабкаться по его рукам, закопошились на лице.
— Помогите! Помогите!
Но помогать было некому. Каждый был занят собственным кошмаром: у одного язык во рту распух настолько, что пришлось раскрывать рот все шире и шире, пока мышцы не напряглись до такой степени, что боль стала невыносимой. Он не мог дышать. Не в силах терпеть боль, он в отчаянии упал на гранатомет лицом к наконечнику и ногой спустил курок. Взрывом ему разнесло всю верхнюю часть туловища, а заодно поубивало и тех, кто стоял рядом.
Другому почудилось, что вместо ног у него два питона. Он отсек им головы и с торжествующим хохотом смотрел, как из обрубков ног хлынула на асфальт кровь, пока не вытекла вся.
Джалид все это видел. И не только это. Ему привиделся его давнишний враг — человек, которого он убил много лет назад из-за карточного спора. Он был давно покойник, но вдруг воскрес и явился Джалиду с занесенным для короткого и точного удара кинжалом.
Джалид выстрелил в упор и разнес его на куски, а потом встал над трупом и долго хохотал. Но на лице убитого вдруг оказался платок. Джалид сдернул его и узнал своего младшего брата Фаваза. Тогда он опустился на колени и зарыдал.
— Прости меня, Фаваз, прости, брат мой! — тупо повторял он.
— Встань, Джалид, — произнес белый человек с неестественно-синими глазами. — Мы остались вдвоем.
Джалид поднялся. Перед ним стоял блондин, руки его были пусты — никакого оружия. Он излучал надменную уверенность, от которой Джалид, увешанный с ног до головы кинжалами и пистолетами, почувствовал себя маленьким и покорным, хотя с того самого дня, как израильтяне перешли на другой берег реки Авали, он безраздельно и жестоко правил в этой части Бейрута.
Джалид смиренно поднял руки и пробормотал:
— Это ты сделал?
Блондин молча кивнул, потом тихо спросил:
— У тебя есть еще люди?
— Столько же, сколько патронов, — ответил Джалид.
— Пустое бахвальство! Неважно, сколько их у тебя. Нам потребуется трое самых лучших. Вы вчетвером пойдете со мной. У меня для вас есть работа. И я щедро заплачу — побольше, чем стоит твоя презренная жизнь.
— Что за работа?
— Убивать. Для другой вы не годитесь. Вам понравится — будете убивать американцев. Так что, Джалид, к своим братьям из “Хезболлах” вы вернетесь героями.
— И где мы будем этих американцев убивать? В Ливане их ни одного не осталось.
— В Америке.
Джалид был перепуган. Он и трое его лучших людей, в деловых костюмах и без оружия, сидели в самолете, направляющемся в Нью-Йорк. Они испуганно перешептывались по-арабски, поворачивались друг к другу через спинки кресел и тайком наблюдали за стюардессой, которая, в свою очередь, украдкой поглядывала на них.
— Сидите спокойно, — сказал белокурый человек, который называл себя Тюльпаном. — Вы привлекаете к себе внимание.
Блондин сидел один на следующем ряду. Джалид обратился к нему по-арабски:
— Мы с моими исламскими братьями боимся.
— Разве я не провел вас благополучно через бейрутский аэропорт? Или пересадка в Мадриде прошла с осложнениями?
— Все так, но в Америке на таможне могут быть другие порядки!
— Таможня как таможня.
— Всю жизнь я считал себя храбрецом, — сказал Джалид.
— Я для своей работы баб не выбираю. Так что не будь бабой, Джалид!
