Скуирелли Чикейн, плюхнувшись на постель, потянулась всем своим гибким телом танцовщицы. Заканчивался день ее шестидесятилетия, чувство было такое, будто впереди у нее еще целая жизнь.
– А может, лучше поставить мюзикл, – пробормотала она. – Глядишь, удалось бы уговорить этого классного парня-«сексуала» быть хористом – или как их там называют.
Глава 11
– Надеюсь, теперь ты счастлив, – бросил Римо Уильямс, внеся последний из отлакированных сундучков.
Мастер Синанджу сидел на своей циновке, на полированном паркете домика для гостей Скуирелли Чикейн. Ничего не ответив, Чиун продолжал все так же смотреть телевизор. Да и что тут ответишь?
Ученик, однако, продолжал перечислять свои мнимые обиды:
– Похоже, тебе было очень приятно третировать меня как второсортного гражданина. Да еще в моей собственной стране. Перед своими друзьями.
На этот раз мастер Синанджу соблаговолил ответить.
– Прежде чем стать моим другом, Кула был твоим другом, – сказал он. – В Монголии он был твоим, а не моим монголом.
– Но на этот раз он вел себя как один из твоих друзей.
Римо опустил сундучок на пол и начал взад и вперед расхаживать по комнате, бессмысленно растрачивая свою энергию.
– Он поклялся в верности Болдбатору Хану, которого я нашел разъезжающим на коне среди выжженных монгольских степей. Мне удалось убедить Хана, чтобы он занял подобающее ему по праву рождения место. Я укрепил его в этом решении.
– Что верно, то верно. Но не будем о Болдбаторе, поговорим лучше о Скуирелли Чикейн. Ведь она актриса!
– Что же, вполне естественно, что ей будет поручена главная роль. Роль вновь обретенного бунджи- ламы.
– Весь Тибет бурлит. Там идет настоящая гражданская война. Теперь положение станет в десять раз хуже.
– Исход борьбы еще не определен.
– В десять раз хуже, – повторил Римо. – И ради чего все это? Ради золота?
– Целой комнаты золота, – поправил Чиун. – Одного кошеля с золотом или шести кошелей было бы недостаточно. Но ради целой комнаты золота мастер Синанджу решил рискнуть жалким остатком своих дней и предпринять такое важное дело, как поиски потерявшегося бунджи-ламы.
– На это «важное дело» у тебя ушел всего один жалкий день.
– Меньше. Если быть точным, четырнадцать часов твоего времени.
– Превосходно обтяпано!
– Мне повезло.
– Ты видел, как растрогались Лобсанг и бедный Кула, когда решили, что Скуирелли и в самом деле бунджи-лама? – продолжил Римо. – На глазах у них блестели слезы.
– Да. Зрелище было чрезвычайно трогательное.
– Что и говорить, обман удался.
– Да. Кула так и сказал. Он очень наблюдателен для лошадника-монгола.
– Просто уму непостижимо, как ты можешь брать золото под лживым предлогом, не чувствуя при этом никаких угрызений совести.
– Ты и в самом деле многого не понимаешь, – холодно отозвался Чиун. – Но все же я отвечу на твой вопрос. Совесть меня замучает только в том случае, если затеянное мною дело прогорит. Пока же я вполне доволен: я заработал целую комнату золота, а многострадальный тибетский народ получит наконец своего драгоценного бунджи-ламу.
– Ты в курсе, что они собираются тайно ввезти ее в Тибет.
– Львиный трон пустует слишком долго.
– Но она может погибнуть! Китайцы готовы истребить весь Тибет.
– Это только слухи, распространяемые белыми. Никто знать не знает, что на самом деле происходит в Лхасе, столице Тибета.
– А что, если Скуирелли все-таки погибнет?
– Ну и что? Она возродится опять. Теперь же, когда благодаря мне женщина вступила на праведный путь, свое следующее существование она начнет как бунджи-лама, ей даже не придется ходить в белых.
– Не верю я всей этой чепухе.
– Нет, просто ты веришь в другую чепуху. Ты веришь в человеческую доброту и справедливость и цветную тряпку, которая называется флагом, потому что отличается рисунком и цветом от флагов других стран. Во Вьетнаме ты готов был рисковать своей жизнью, потому что жирные кабаны в наглаженных мундирах говорили тебе, что ты сражаешься за правое дело. Ты готов умереть за кусок яблочного пирога твоей матери, а ведь у тебя и матери-то нет. Это всего лишь глупые иллюзии твоей невежественной молодости!
