доброту и нежность. Да, это была сестра Мария Маргарита. Но воспитанник помнил ее совсем другой: сильной, волевой, с таящими мудрость светло-серыми глазами.
Теперь лицо ее было все в морщинах и очень напоминало корень растения. Вот шевельнулась на подушке голова — похоже, сестра Мария силилась увидеть и услышать, но зрение и слух подводили ее.
— Я привела к вам гостя, сестра Мария, — громко сказала сестра Новелла.
Ответ походил на еле слышное бульканье:
— Т-о-о...
— Я сказала, к вам гость!
Помутневшие от катаракты глаза уставились в темноту.
— Да?..
— Его имя...
Тут Римо перебил провожатую:
— Позвольте, лучше я сам. Не могли бы вы оставить нас наедине?
Сестра Новелла в нерешительности покачала головой.
— О, я не думаю, что...
— Она меня вырастила. Есть вещи, о которых я могу говорить только с ней. Без посторонних.
Монахиня понимающе кивнула.
— Ясно... Ладно, я буду в гостиной. Только прошу, не слишком ее утомляйте.
Когда дверь в палату затворилась, Римо какое-то время молча стоял в полутьме. Казалось, сестра Мария забыла о том, что к ней пришли. Вот пробившись сквозь щель в шторах, лица ее коснулся лучик света.
Римо опустился у кровати на колени, взял в свою ладонь хрупкую и прозрачную, словно восковую руку. Пульс едва прощупывался.
— Сестра Мария?
Голос ее походил на шелест:
— Да?.. Кто это?
— Не знаю, помните ли вы меня...
— Ваш голос...
Римо вздохнул.
— Я Римо. Римо Уильямс.
И тут сестра Мария Маргарита вздрогнула, и с губ ее слетел еле слышный вздох облегчения.
— Да, да... Я узнала... по голосу, — прошептала она. Напряглась, пытаясь рассмотреть его лицо, затем бессильно откинулась на подушку. — О, я знала, я так и знала, что ты жив...
— Сестра?..
— Я не могла в тебе ошибиться, — сказала она, слепо глядя в растрескавшийся потолок.
— Я пришел спросить... о себе.
— Но разве я смогу сказать тебе больше, чем уже сказал Святой Петр?
Римо нахмурился. Похоже, она бредит.
— Меня подбросили на порог сиротского приюта... Вы помните?
Легкая улыбка тронула ее бескровные губы.
— Да. И я нашла тебя там. Ты даже не плакал. Лежал в корзинке и молчал... Я уже тогда поняла — этот мальчик ни на кого не похож. Особенный...
— Говорят, вы видели мужчину, который меня подбросил?
— О, но это было так давно...
— Знаю, но все же попытайтесь вспомнить. Как он выглядел?
— Очень высокий... худощавый. Примерно того же телосложения, что и ты. Ты ведь тоже всегда был худеньким... Но все равно чувствовалось, крепкий парнишка. Сильный... Позднее я часто смотрела на тебя и думала: он похож на него...
— Почему же вы ничего не сказали мне раньше?
— Но я не знала его имени... Никто не знал. И почему он оставил тебя в приюте, тоже никто не знал. Должно быть, причина была веская... Ведь разве можно просто так обрекать ребенка на то, чтобы он в каждом встреченном на улице мужчине искал своего отца?..
— Да, было, было... — глухо произнес Римо. — Я часто так делал.
— Мы прозвали тебя «Мальчик у окна», знаешь? Ты все время сидел у окна и ждал, когда за тобой придут и заберут домой. И был таким храбрым... и одновременно печальным. И вот теперь вырос и живешь собственной жизнью...
— Так вы так ничего и не узнали про того человека?
— Нет.
— Черт... — тихо пробормотал Римо.
— Правда, несколько лет спустя я увидела его снова.
Римо побледнел.
— Где?!
— Видела в кино, — прошептала сестра Мария. — Постарел, но это был он, я уверена... И глаза — точь-в-точь твои. Такие же глубокие и серьезные.
— В каком городе это было?
— Вряд ли вспомню... То ли в Оклахома-Сити, то ли... Да, в Оклахома-Сити.
— Вы с ним говорили?
— Нет. Как я могла...
Сестра Мария Маргарита умолкла. Дыхание ее было слабым, но ровным. Римо видел, как медленно вздымается под покрывалом ее плоская грудь.
Он сжал холодную руку монахини. В голосе его прозвучала последняя надежда:
— А может... вы помните что-то еще? Что-нибудь, что могло бы навести на след?
— Да. Помню...
Римо так и подался вперед.
— Помню, как назывался фильм... — сонно произнесла Мария Маргарита.
— Что ж, уже хорошо. — Бывший воспитанник ободряюще похлопал ее по руке.
— Он назывался «Море — мое единственное дитя». Так себе фильм. Цветной, а мне всегда больше нравились черно-белые. Тебе тоже?
— Конечно, сестра Мария. — Римо едва не заплакал от разочарования.
— И еще помню, что глядела на экран и думала: как это печально, что все так обернулось... И еще подумала: а знает ли он?
— Знает что?
— Что ты умер.
Римо словно током ударило. Он вздрогнул, а когда заговорил снова, голос его от нахлынувших чувств звучал очень глухо.
— А вы... знали?
— О да, и очень горевала. Но в глубине души ни секунды не верила, что ты способен на преступление.
— Так оно и есть. Меня подставили.
Он почувствовал, как дрогнули ее холодные пальцы, как крепко сжали его ладонь.
— В глубине души я так и считала. А теперь, когда ты здесь, рядом, знаю наверняка... Потому как если б ты и впрямь стал плохим, то не был бы сейчас здесь, со мной... — Она ловила ртом воздух. — Здесь, на небесах...
У Римо перехватило дыхание. Он судорожно сглотнул.
— Так и знала, что ты умер истинным христианином... — прошептала Мария Маргарита.
Римо снова сглотнул, но ком в горле не исчез.
— А последнее время только о тебе почему-то и думала, — тихо произнесла она каким-то странным голосом, который словно и не принадлежал уже этому немощному хрупкому телу. — Ну, скажи, не странно ли это?
