королева, очень бледная, сидела в кресле. Перед ними стоял Норгад.
– А, вот и вы, граф, счастлив вас видеть, – произнес монарх, переходя на немецкий. – Нам удалось наконец отыскать негодяя, который осмеливается говорить от имени Господа и который в своей набитой бреднями голове вынашивал планы самого гнусного преступления. Подумать только: посягнуть на жизнь моего гостя!
– Мой долг повелевает защищать вас от скверны, ваше величество, – ответил Норгад.
Пастор повернул голову в сторону Себастьяна, и лицо его исказила гримаса самого глубокого отвращения, которое только можно себе представить.
– Этот француз источает миазмы вольнодумства и безбожия. А безбожие неотвратимо ведет к краху вашего дома.
Дворецкий доложил о новом посетителе. В гостиную вошел человек высокого роста и весьма представительной наружности. Себастьян узнал министра короля.
– Норгад, вы говорите так, будто я несмышленый младенец, а вы обладаете всей мудростью этого мира. Но что хуже всего, божественный закон вы толкуете на свой лад, а это может привести, и чуть было не привело, к опаснейшему греху, греху человекоубийства. Я мог бы приговорить вас к смерти. Но я обрекаю вас на пожизненную ссылку. Вы отправитесь капелланом на корабли нашего флота. Отныне вам категорически запрещено даже вступать в мое королевство. Надеюсь, вас сожрут крокодилы. Стража, держите пастора Норгада под арестом, пока он не сядет на первый же корабль, отплывающий к землям людоедов.
Пастора вывели из гостиной. Король с улыбкой на губах обернулся к министру и Себастьяну. Но неприятный осадок, оставшийся после этой сцены, прошел еще очень не скоро.
Как и опасался Себастьян, король торжествовал победу слишком рано.
На следующий день Свендгард осторожно, чтобы не слышали посторонние, сообщил Себастьяну, что епископ Копенгагенский лично явился просить снисхождения для пастора, настаивая на том, что произошла несправедливость. Верный служитель короля и Господа был наказан слишком сурово, и все из-за какого-то иностранца, подозреваемого в вольнодумстве. Делая вид, что готов смягчиться, Фридрих V согласился изменить приговор и повелел пастору отправляться в ссылку на остров Святого Фомы Виргинского архипелага.
Как поведал королевский причетник, при дворе и в городе уже ходили слухи, будто бы во дворец явился какой-то удивительный чужестранец, чтобы устроить коварный мятеж. Его считали вражеским лазутчиком. О каком враге шла речь? Этого никто сказать бы не смог. Но тем не менее все осознавали, что некий «неведомый враг» все-таки существует. Каждый, кого ни возьми, пребывает в убеждении, что готовится крупный заговор и его цель – уничтожить его страну, его религию и его семью. Эти известия заставили Себастьяна глубоко задуматься, ибо он понимал, что его враги столь же сильны, как и его друзья.
После обеда, отправившись осматривать столицу, Себастьян едва увернулся от вареной свеклы, брошенной каким-то мальчишкой, который тут же стал улепетывать со всех ног. Чуть дальше, когда граф остановился полюбоваться статуей епископа Абсалонского, считающегося основателем Копенгагена, незнакомец, подбежав к Себастьяну, начал размахивать кулаком прямо перед его носом. Похоже, в городе хорошо были известны приметы Сен-Жермена.
Четыре дня спустя после того памятного ужина Себастьян сердечно распрощался с королем. Граф в полной мере испытал на себе, что такое нетерпимость. Холодная, непроницаемая маска нового королевского духовника внушала Себастьяну не больше доверия, чем физиономия предыдущего, хотя елейная вежливость святоши показывала, что он извлек надлежащие уроки из горького опыта своего предшественника. Католики бросили в огонь отца Исмаэля Мейанотте, протестанты хотели убить его самого. Поистине, Бог был очень удобной ширмой.
Русские, думал Себастьян, извлекали, по крайней мере, выгоду из своих преступлений.
7. ЗАВИСИТ ЛИ ОТ МЕНЯ СУДЬБА МИРА?
Куда ехать теперь?
В Россию Себастьян сообщил, что отправляется к Фридриху. Но срочности не было, к тому же пруссак по-прежнему находился в состоянии войны с русскими, австрийцами и французами; в высшей степени безрассудно рисковать собой на территории, где почтовая карета могла оказаться на траектории пушечного ядра. Граф принял решение переждать немного в своем замке возле Хёхста. А еще следовало отыскать почтовую карету, потому что в это время года путешествовать не принято. Себастьяну все-таки удалось раздобыть кучера, готового отвезти его, куда он хочет, при условии, правда, что путешественник возместит все расходы. Сен-Жермен согласился.
Перед самым отъездом он счел за лучшее громогласно заявить, что отправляется обратно в Россию, то есть на восток. Эта ложь предназначалась для ушей тех, кто мог бы вбить себе в голову преследовать его и свести с ним счеты без свидетелей.
Снег и дождь делали дорогу трудной, почти непроезжей, и экипажу удавалось преодолеть в день не более шести-семи лье, тем более что темнеть начинало рано. К немалому удовольствию кучера, Себастьян совершал длительные остановки в Гамбурге, в Ганновере, в Касселе, где у него имелись знакомые среди братьев одной из ветвей Общества друзей.
Это долгое зимнее путешествие по заснеженным равнинам и лесным дорогам среди покрытых изморозью деревьев напомнило одинокому путнику метафору бытия: переход через пустыню.
Раза два или три экипаж начинали преследовать волки. Себастьян, которого предупредили о подобной угрозе, запасся двумя пистолетами. Когда волчья стая оказалась в опасной близости, он приказал кучеру замедлить ход, открыл дверцу кареты и сделал несколько выстрелов наугад. Неизвестно, шум ли выстрелов или смерть собратьев остановила стаю, но волки отстали. В этом звери очень похожи на людей. При появлении трудностей они падают духом.
Однажды днем при подъезде к Гессену кучер замедлил ход и почти остановился. Себастьян собирался уже спросить, в чем дело, но, высунувшись из окна, сам догадался о причине внезапной заминки. На обочине стояла маленькая девочка с весьма необычным спутником. Закутанная в кусок синего сукна, явно военного покроя, она, казалось, совсем закоченела от холода, да и ее замерзшая обезьянка чувствовала себя не лучше.
– Сударь, – воскликнул кучер, – неужели мы оставим их волкам?
Себастьян открыл дверцу кареты. Ему пришлось почти нести девочку, так она ослабла. Обезьянка же запрыгнула в экипаж сама, видимо догадавшись, где спасительное тепло. От холода зверька защищали кургузая шерстяная курточка, когда-то красного цвета, и нелепый колпачок с бубенчиками. В карете было немного теплее, чем снаружи, и обезьянка принялась радостно повизгивать.
Но не собирается же он, в самом деле, тащить обезьяну во Франкфурт!
Себастьян усадил девочку на лавку перед собой и только тут заметил, что на военном мундире, в который она была укутана, зияет дыра, а вокруг расплылось зловещее черное пятно. Себастьян открыл корзинку с провизией и вытащил оттуда кусок хлеба и колбасу.
Сразу же четыре жадные ручонки потянулись за едой. Девочка, которая оказалась менее проворной, попыталась отнять хлеб у своей спутницы. Сценка показалась графу очень трогательной. Себастьян стал рассматривать нежданных пассажирок. Девочке было лет двенадцать-тринадцать. Если судить по одежде обезьянки, они зарабатывали себе на хлеб на ярмарках. Себастьян задал девочке вопрос по-немецки. Она понимала этот язык и даже могла говорить на нем, но очень плохо. Из ее корявых ответов графу удалось понять, что она цыганка, родители ее были убиты несколько дней назад в битве при Фульде, а сама она спаслась потому, что смогла убежать в лес. Мундир, который служил ей защитой от холода, она сняла с трупа французского солдата.
Фульда? Похоже, конца войне не предвиделось, она дошла уже до прибрежных районов.
Хотя Себастьяну холодно не было, он вздрогнул как от озноба.
Выехав из Копенгагена 17 октября, Себастьян прибыл во Франкфурт 7 ноября. Почтовая карета проехала по единственному мосту через Майн, и он с облегчением узнал заставу Эшенхаймер и церковь Святой Екатерины. Граф велел остановить карету, чтобы высадить девочку и ее обезьянку, дав артистам на прощание немного денег и остаток провизии. Здесь они смогут заработать себе на пропитание. Во Франкфурте Себастьян собирался пробыть три дня. Как раз успеет отправить письмо герцогу Гессен- Кассельскому, чтобы предупредить о своем возвращении, и закупить припасы, потому что его усадьба
