Где-то поблизости выстраивались полки курфюрста Фридриха. Одетые в серые мундиры студенты торопливо шагали к большим воротам, за ними следовали профессора в черных мантиях, а затем и прочие университетские служащие. Даже служанки с тряпками в руках бежали туда, где должны были начаться торжества. В несколько минут храм знаний земли Баден-Вюртемберг опустел.
Герои нужны всем.
Людское море подхватило и понесло Себастьяна и Франца к большой площади перед Петеркирхе. Слышался громкий стук копыт: это кавалерийский полк спешил занять свое место, чтобы наряду со всеми участвовать в торжестве. Себастьяна и Франца толкали и теснили со всех сторон, они почти ничего не видели. Вдруг Франц заметил и указал Себастьяну на низкий подоконник на фасаде какого-то трактира, куда можно было подняться. Место оказалось еще не занято, и они поспешно вскарабкались. Оттуда хорошо были видны пышные султаны над тремя рядами золоченых касок. Вновь грянули фанфары, и пехотинцы выстроились в четыре шеренги.
Народ смотрел на эти чудеса и впитывал музыку, как божественное откровение.
Прошло довольно много времени. Наконец шум колес по мостовой возвестил о приближении карет, и в толпе раздались приветственные крики, в воздух полетели шляпы, зазвонили церковные колокола, им стали вторить трубы. Толпа кричала, но что – разобрать не представлялось никакой возможности.
С высоты своего насеста Себастьян и Франц смогли увидеть, как курфюрст, его супруга и сопровождающие их министры вышли из карет. Раздались крики: «Виват!» Фридрих Баден-Вюртембергский произвел смотр своих войск. Приветственные возгласы сделались оглушительными. Взревели трубы. Затем наступила тишина. Главный камергер обратился к народу с воззванием. Над площадью поднялась новая волна криков, неразборчивых возгласов, которую накрыл очередной вал духового оркестра.
Себастьян вспомнил, что он когда-то говорил Александру о неминуемом затухании пожара страстей. Ему на память пришло обращение Екатерины к офицерам императорской гвардии в Санкт-Петербурге. Разве это зрелище не было явлением природы? Нет, это был мир человеческих страстей. Между тем как небесным телам страсти неведомы. Что за странная мысль пришла в голову Создателю: привнести в природу элемент хаоса, которым является человеческое существо.
Решив, что насладился зрелищем сполна, Себастьян спрыгнул со своего наблюдательного пункта и уже пробирался сквозь толпу, когда какой-то человек окликнул его. Это был Вольфеншютц.
– Господин граф! А мы вас везде ищем. Нам поручено передать вам приглашение курфюрста.
Профессор вытащил из кармана скрепленный печатью свиток. Под восхищенным взглядом Вольфеншютца Себастьян сломал печать. Это было приглашение на Wirtschaft – один из тех псевдокрестьянских праздников, от которых немецкая аристократия была без ума.
– Герцог узнал о том, что вы сейчас в Гейдельберге, – объяснил профессор, заикаясь от волнения.
– Наконец-то я смогу увидеть Момильона, – заметил Себастьян.
– Господин граф, умоляю вас, остерегайтесь. Этот тип держит в руках всю полицию.
Себастьян покачал головой. Нашли кого учить!
У ворот дворца Себастьяна встретил нарядный, как бабочка, камергер, затем гостя препоручили заботам двух слуг. Францу надлежало отправиться в буфетную, где, по заверениям камергера, с ним обойдутся наилучшим образом. Чуть позже перед воротами остановилась открытая карета, в которой восседала некая чета, переодетая крестьянами. Прибывшие были представлены как князь и княгиня Биркенфельдские. Князь окинул Себастьяна с головы до ног удивленным и презрительным взглядом, несомненно шокированный тем, что приглашенный на праздник не удосужился нарядиться в карнавальный костюм. Себастьян учтиво поклонился и пропустил его вперед. Через анфиладу роскошных дворцовых гостиных с орнаментами, украшениями из искусственного мрамора, атлантами и позолотой, расписными плафонами, величественными статуями, бюстами и картинами они проследовали в сопровождении слуг.
В небольшом саду с беседками и розарием человек пятьдесят гостей в крестьянской одежде пили пиво и ели колбасу. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять по их слишком чистым рубашкам и кружевным блузам, по их парикам, по их высокомерным физиономиям, что все эти люди, как князь Биркенфельдский и его супруга, были господами, решившими ради развлечения поиграть в простолюдинов.
Был среди присутствующих и цыган с медведем. Животное как раз приплясывало на барабане.
Церемониймейстер оглашал имена приглашенных.
Трактирщик в простой рубашке, без сюртука, расположившийся за столом, поднял руку, изо всех сил пытаясь изобразить неотесанного крестьянина. Новых гостей приветствовали радостными криками. Себастьян, появившийся в обычной одежде, привлек взгляды всех присутствующих. Ему недвусмысленно дали понять, что, не удосужившись переодеться, как все остальные, он совершил преступление против традиций. Чтобы поприветствовать его, трактирщик, человек лет пятидесяти, с лицом серо-землистым, в красных прожилках, поднялся из-за стола, оторвавшись от своих бочонков, бокалов и пивных кружек.
– Граф! Как я счастлив видеть вас в моем славном городе Гейдельберге!
И, повернувшись к гостям, зычным голосом возвестил:
– Присутствующий среди нас граф де Сен-Жермен превратит наш праздник в золотой самородок!
Обещание было встречено нестройными возгласами и взрывом смеха. Курфюрст пригласил нового гостя к столу, где сразу же налил ему кружку пива, в которой можно было утопить кота.
Кое-кто из присутствующих не мигая смотрел на Себастьяна. Это был карлик Момильон. Себастьян обычно проникался сочувствием к таким обиженным природой, но если сейчас его и посетило подобное искушение, бесцеремонное вмешательство карлика убило сострадание в зародыше.
– Эй, граф! Становись-ка крестьянином, как все! А мне подойдет твоя одежда и бриллианты! – крикнул урод гортанным голосом. – И шпага тоже!
– С кем имею честь говорить? – осведомился Себастьян со своей обычной улыбкой.
– Адальбертус Момильон! Как, мой друг, вы меня не знаете? – удивился карлик, протягивая руку к Себастьяну и пожирая глазами его костюм.
Все присутствующие, начиная с герцогини, которая сидела рядом с Себастьяном, с тревогой следили за тем, как развиваются события. Раздалось несколько робких смешков, фальшивых, как и все остальное: кто- то пытался обернуть стычку в фарс.
– Послушайте, друг мой, извольте уважать гостя курфюрста, – любезным, но достаточно твердым тоном ответил Себастьян.
– Адальбертус, довольно, – вмешался герцог. – У нас праздник, а не полковой смотр.
– И не сборище нечестивцев, – пробормотал Момильон, адресуя Себастьяну испепеляющий взгляд.
Продолжая ворчать про себя, карлик удалился. Однако намек на тамплиеров был достаточно ясен: предупреждение Вольфеншютца оказалось не напрасным. Но каким образом этому шуту стало известно, что Себастьяна пригласили сюда масоны? Разумеется, у карлика были приятели в полиции, но все произошло уж слишком быстро. Какой-то священник, сидящий вместе со всеми в беседке, вне всякого сомнения, духовник курфюрста, похоже, не упустил ни слова из этой короткой перепалки.
– Вы дали отпор Момильону, прекрасно, – прошептал один из приглашенных фон Гогенхеймом. – Это мерзкое, злобное существо.
Себастьян пригубил пиво – оно оказалось вкусным, хотя и очень крепким – и, воспользовавшись тем, что внимание оказалось от него отвлечено, вылил добрые три четверти кружки в стоящий рядом горшок с пальмой. От самой кружки он решил не избавляться из опасения, что ему дадут новую. Не прошло и часа после начала праздника, а гости уже были навеселе. Какая-то женщина с багровой физиономией под гром аплодисментов стала расстегивать корсаж. Голоса становились все громче, а лица «крестьян» все краснее. Себастьян решил воспользоваться царящей вокруг суетой, чтобы улизнуть. Он хорошо знал эти немецкие праздники: такие же отвратительные, как и русские. Если бы в реке Неккар [28] текло вино или пиво, этим людям пришло бы в голову ее осушить. Они не остановятся, пока не уснут, растянувшись прямо на полу.
Оркестр из пяти скрипок заиграл деревенские мелодии. Какой-то гость спросил музыкантов, умеют ли они играть вальсы. Мода на этот танец пришла из Страсбурга, и, хотя никто его танцевать не умел, все очень хотели попробовать.
– Да-да, вальсы! – потребовала герцогиня.
Себастьян часто слышал в брюссельском трактире этот плавный, повторяющийся ритм и сразу его
