нее стал более нежным, движения – гармоничными, появился блеск в глазах.
– Не беспокойся, прошу тебя, – сказал Никодим, – я пришел сюда в поисках правды, а не как союзник твоих врагов.
– Я боюсь лишь Господа, – ответил Иисус.
– К нам хотел присоединиться еще один человек, – продолжал Никодим, – поскольку он почти склонен полагать, что знал тебя, когда ты был совсем юным. Это тоже член нашего собрания, Иосиф Аримафейский.
– Он стал бы здесь желанным гостем, – сказал Иисус. – Почему он не пришел?
– Он полагает, что два члена Синедриона, покидающие вместе город, могут вызвать нездоровое любопытство.
– Я была в Храме, – вмешалась Марфа, – и вдруг… Вдруг – свет!
Старший из хозяев пригласил вновь пришедших разделить со всеми трапезу. Марфа сказала, что она присоединится к женщинам. После похлебки принесли салат из цикория и лука, затем мягкий сыр и маслины. Иисус усадил Никодима по правую руку от себя. Ученики забыли о постигшем их разочаровании. Они не переставали удивляться: член Синедриона в доме зелотов! И это после того, что произошло в Храме! Они даже боялись жевать из страха упустить хотя бы одно слово из разговора Никодима и Иисуса.
– Я пришел повидаться с тобой, – говорил тем временем Никодим, – поскольку все, кто еще сохранил надежду в этой стране, связывают ее с твоим появлением. Множество людей надеются, что ты коренным образом изменишь их судьбу. Другие же боятся, что ты этого не сделаешь.
Никодим уже поел, но из уважения к хозяевам отрезал кусочек сыра, положил его на ломоть хлеба и, таким образом, съел хлеб зелотов.
– Я могу предположить, что многие члены нашего Синедриона не одобряют твоих действий, но я, будучи в Синедрионе представителем самого значительного сословия страны, хочу тебе сказать, что одобряю их. Я искренне выступаю против того, чтобы торговцы и менялы занимались своим ремеслом на территории нашего Святого Дома.
Все присутствующие сразу же перестали жевать.
– Тогда почему же ты не предпринял никаких мер, чтобы положить этому конец? – спросил Иисус.
– Я и те мои коллеги, которые расположены это сделать, составляют в Синедрионе меньшинство. Принимая во внимание, что все решения принимаются большинством голосов, мы неизбежно обречены на поражение. А если мы потерпим поражение, мы потеряем власть, благодаря которой можем решать некоторые запутанные дела. И тогда это стало бы поражением очень многих людей.
– Как же может работать здоровый член, если организм разлагается? – спросил Иисус.
– Как здоровый член разлагающегося организма, – с легкой улыбкой ответил Никодим. – Иногда хорошо, иногда плохо. Теперь я хочу спросить, что ты намерен делать. Собираешься ли ты свергнуть религиозную власть в Иерусалиме?
Лицо Фомы стало неузнаваемым, настолько гримаса недовольства исказила его черты. Все остальные буквально окаменели.
– Смогу ли я? – спросил удивленный Иисус.
– Да, ты сможешь. Многие священники присоединятся к восстанию против Анны и его приспешников.
– А потом? – спросил Иисус.
Из горла Иоанна вырвался странный звук, похожий на приглушенное «а-а-а!».
– Потом ты мог бы объяснить римлянам, что, поскольку это вопросы религии, это дело иудеев, следовательно, оно не касается их и что в интересах римлян, чтобы народ уважал духовенство. Полагаю, это не вызовет никаких проблем в отношениях с Римом.
– Ты говоришь от своего имени или же тебя направила ко мне одна из партий в Синедрионе?
– Здесь я говорю от своего собственного имени, но я не сотрясаю воздух впустую. Полагаю, многие мои собратья придерживаются такого же мнения.
– А кто станет первосвященником, следящим за порядком? – задал следующий вопрос Иисус.
– Полагаю, ты, – ответил Никодим, пристально глядя Иисусу в глаза.
Никодим был, конечно, политиком, но политиком честным. Его взгляд был холодным, но прямым.
Казалось, в рот Симона мог бы залететь целый легион мух.
Лицо Иисуса стало безжизненным. Если напряжение не спадет, жизнь покинет и Симона, старшего из учеников.
– Если ты, Никодим, пришел, чтобы встретиться с будущим первосвященником, то ты допустил грубую ошибку, хотя мне и не хочется огорчать тебя. Если бы даже Синедрион в полном составе сопровождал тебя, намереваясь предложить мне престол первосвященника, я бы все равно отказался. Есть вещи, которые ускользнули от твоего понимания.
– Какие же? – спросил Никодим.
– Необходимо изменить сердца всех священников Храма, но это не в моих силах. Плевелы заполонили поля. Иоканаан и ессеи знали об этом, но они ждали, что небесный огонь уничтожит последний урожай. И пусть это был не последний урожай, его все равно следовало сжечь.
– Их можно переубедить, – сказал Никодим.
– Все изречения Книг не сумели переубедить их, – возразил Иисус. – А я нахожусь по другую сторону. Я не принадлежу этому миру.
Никодим заволновался.
– Ты только что ел зерно и мясо, жевал сыр, маслины и хлеб. Ты не привидение и не находишься, по крайней мере, по ту сторону пищи. А несколько часов назад ты отхлестал торговцев и менял в Храме, и это тоже не было чем-то нематериальным. Я слышал звуки ударов, видел разбитые столы и разбросанные монеты. А сейчас ты мне говоришь, что находишься по ту сторону всего происшедшего и не принадлежишь этому миру. Я перестал что-либо понимать. Если в твоих поступках и в поступках твоих учеников есть логика, ты обязан взять власть в Иерусалиме в свои руки.
Иисус прислонился спиной к стене. Прикрыв глаза, он пристально следил за своими учениками. Он прекрасно понимал, о чем они думали: это наш герой или нет? Станет ли он освободителем? Если нет, то тогда кем? Что это за мир, о котором он говорил? Только на устах Фомы играла слабая улыбка. Только один Фома, несомненно, понял Иисуса.
– Вот ты построил дом, – мягко заговорил Иисус. – Через несколько лет он обязательно начнет разрушаться. Стропила обветшают и покроются плесенью, дожди смоют штукатурку, гвозди проржавеют. Но дом, который ты возвел в своем сердце, никогда не разрушится. Дом в твоем сердце – это Вечный Храм. Пусть другие по примеру римлян занимаются каменными храмами, а мне позволь построить Вечный Храм в сердцах людей. Я отнюдь не преемник первосвященника.
Иоанн разразился рыданиями.
– И все же мы нуждаемся в главе каменного храма, – тихо произнес Никодим.
– О, да! Разумеется, Никодим, вы нуждаетесь в таком главе! Но вам нужен тот, кто придет на смену другому! У вас возникает потребность в одном из Иисусов каждые десять лет! Потому что, как ты сам понимаешь, когда кто-нибудь начинает отливать дух в материальной форме, сразу же, как та плесень, о которой я говорил, начинают возникать недоразумения. Преврати слово Божье в законы, как это сделали фарисеи, и ты сразу же вступишь в лабиринт бесконечных толкований. И отныне это уже не слово Божье, а совершенно другая система человеческих законов. Поиски Божественной истины в этих законах становятся таким же безнадежным делом, как попытки определить подлинную длину локтя, о чем говорил Иезекииль.
Иисус устал и поэтому на какое-то время замолчал.
– Первый Храм, – продолжал Иисус, отдышавшись, – был построен в неведении и разрушен в соперничестве. Он должен остаться как воспоминание. Строить храм для Бога – просто абсурд! Вся нелепица этого заключена в нескольких фразах: «Послушай, Господи, мы построим для Тебя дворец, чтобы Ты оставался там и чтобы Ты не думал о том, чем мы занимаемся снаружи. Мы станем приносить Тебе пожертвования, только позволь нам вести снаружи свои дела так, как мы сами того пожелаем». Разве ты не понимаешь, Никодим, что это значит нанести Ему оскорбление?! Вся Вселенная – Его Храм! А этот, каменный, храм смешон. Там вершат власть люди, а власть развращает. Значит, это развращенные люди. Предложить
