Писарь землевладельца приветливо улыбнулся.
— Длина каждой стороны этого треугольного участка земли, о котором идет речь, составляет девять локтей. Значит, площадь будет двадцать четыре с половиной локтя квадратных, а не сто девять.
— Что это за расчеты? — возмутился писарь кадастра.
— Как ты определяешь площадь треугольника? — спросил другой писарь.
— Я свожу ее приблизительно к площади описанного квадрата…
— Приблизительно?
— Этот писарь — ученик мастера геометрии Сетмоса из Мемфиса! — сказал землевладелец.
— Площадь треугольника равна половине площади фигуры с прямыми углами, чья ширина равна гипотенузе треугольника, — заявил писарь землевладельца. — Гипотенуза этого треугольника составляет семь локтей, следовательно, треугольник вписывается в квадрат площадью сорок девять квадратных локтей. А его половина и есть та площадь, которую я вам назвал: двадцать четыре с половиной квадратных локтя.
Приемщик совсем запутался.
— Идите работать! — крикнул он толпившимся у дверей писарям.
— Нам полезно это знать, — заявил один из них.
У писаря, составлявшего кадастр, вытянулось лицо.
— Значит, разница в мою пользу составляет восемьдесят четыре с половиной квадратных локтя.
— Какая головоломка! — проворчал приемщик. — Ладно, я уменьшаю налог на одну одиннадцатую часть.
— А обман? — возмущенно завопил землевладелец. — А расходы? Я был вынужден пригласить писаря из Мемфиса за свой счет.
— Чума на твою геометрию! — закричал приемщик, который понял, что придется заново все рассчитывать. — Одна десятая часть! Это мое последнее слово. Ты соглашаешься?
— Очень хорошо. Если это твое последнее слово, я поставлю в известность о ваших махинациях всех землевладельцев нома.
Жестокая месть! С этим надо было что-то делать.
— Чего ты хочешь? — спросил приемщик хрипло.
— Восьмая часть.
— Не может быть и речи. Это уж слишком! Могу допустить еще девятую. Девятая часть вместо двенадцатой — это и так много.
Землевладелец задумался или только сделал вид, что задумался.
— Хорошо, я не хочу твоей смерти. Значит, девятая часть.
Второй писарь принялся составлять акт о снижении налога.
Слышно было, как остальные писари издевательски посмеивались в соседних комнатах.
— Хранитель духов… — произнес он задумчиво, с легкой иронией.
А затем:
— Как ты думаешь, в Фивах есть подземелья?
— У меня будут собственные покои.
Она ни слова не сказала ему о намерениях иметь от него ребенка. Отношение женщины к своему любовнику меняется, как только оказывается, что цветок удовольствия способен породить плод. Меритатон теперь смотрела на Неферхеру как бы со стороны.
Она думала о наивных планах Пасара, о которых ей рассказывала Анхесенпаатон. Он намеревался увезти ее далеко-далеко и защищать ее, если она окажется в опасности. Меритатон повторила эти слова Неферхеру. Он на какое-то время задумался.
— У меня не хватит наглости похитить царицу, — наконец сказал он.
— А если бы я не была царицей?
— Тогда я бы тебя уже похитил.
Это, без сомнения, прозвучало глупо, но эти слова согрели ее душу.
— И куда бы ты меня увез?
— Ты что, думаешь, жить можно только в Ахетатоне или в Фивах?
— А куда бы мы отправились?
— В Лашиш. В Азор. В Библос. В Угарит…
— На восток? К хеттам? И что бы мы там делали?
— Разве я не писарь? Я бы переводил тексты для торговцев. В Большом Зеленом море есть острова.
Острова. Она слышала при дворе ее отца, как один путешественник рассказывал об этих таинственных землях, где у людей были желтые волосы. Желтые, как золото…
Меритатон вздохнула. Неферхеру обнял ее. Она испугалась самой себя, своих желаний. Не сегодня вечером. Она могла зачать. Неферхеру проявил настойчивость.
— Не в этот вечер, — сказала она, ласково гладя его по щеке.
Когда Меритатон вернулась во дворец, она увидела, что Макетатон шагает туда-сюда по залу, в который выходили двери покоев царевен. Сестры замерли, глядя друг на друга. Затем, пылая гневом, Макетатон вернулась в свою комнату.
Вот гадюка! Она, наверное, что-то заподозрила.
Ваза из чистого золота была украшена ляпис-лазурью и белыми переливающимися камнями. Царский подарок. Маху, начальник охраны Ахетатона и всего царства, поставил ее на стол перед собой. Он оставался бесстрастным.
— Скромное свидетельство уважения моего господина Ая, — сказал слащавый посланник, который и доставил эту вазу.
— Уважение твоего господина делает мне честь. Но на данный момент у меня нет тех сведений, которые он просит.
Посланец посмотрел на него, прищурив глаза.
— Но ты можешь их получить.
— Не думаю, что об этом кому-либо известно, но для того, чтобы угодить твоему господину, я поинтересуюсь.
— Было бы желательно, чтобы ты узнал об этом в ближайшие недели.
— Понадобится много недель. Царский двор начинает перебираться в Фивы.
Посланец покачал головой.
— Нужно будет подождать, пока жизнь снова войдет в свое русло, — сказал Маху.
Посланец взвесил мысленно все за и против, оценил возможности Маху.
— Было бы удивительно, если бы женская страсть слишком долго оставалась неутоленной, — с ядовитой улыбкой произнес посланник.
Маху взглянул на вазу и спросил:
— Надежны ли ваши источники?
— Более чем.
Маху согласно кивнул и встал, давая понять посетителю, что беседа закончена. Тот последовал его примеру, хитро улыбаясь. Маху смотрел на него снизу вверх, так как был маленького роста, а его поза говорила о том, что он уже готов подталкивать гостя к двери.
— Да будет насыщенным твой день, — сказал посетитель, — и Хорус пусть следит за тобой своим оком.
— Здоровья и процветания, — пожелал ему Маху в ответ, открывая дверь.
Не успел еще посланец дойти до лестницы, как Маху позвал охранника, который стоял перед дверью.
— Ты и Мутемнес, следуйте за этим человеком, куда бы он ни пошел. Я должен знать обо всех его встречах. Пусть еще двое следят за ним ночью. Смотрите мне, не соблазнитесь подкупом, — посоветовал он угрожающе. — И никому ни слова, никому! Вы меня слышите? За это вы отвечаете головой. За хорошую
