беспощадной достоверностью делал фоторепортажи, которые продавал прессе враждующих сторон. В Америку приехал к подруге из российской провинции, она работала консультантом по нефти в одном исследовательском институте: как и на родине, катался из штата в штат в поисках лучшего места. В Нью- Йорке задержался, его привлек этнографический бизнес: продавал матрешки и советскую символику в аэропорту Ньюарка, в Центральном парке, у Международного Торгового центра, на блошиных рынках. Стоял у статуи Свободы в форме генерала Советской Армии, пожилые туристы из СССР отдавали ему честь и просили политического убежища. Когда понял, что работа с иконами и дорогими женщинами приносит больше денег, оставил суету, увлекся тонкими материями и крепкими напитками. О том, что Форт Брэгг, куда он переселился, кишит русскими, узнал только через два года проживания. Хивук открыл русский продовольственный магазин, спасибо ему за это.
ФРАГМЕНТ 2
Приближался праздник нового века и тысячелетия. Грабор с детства ждал этого праздника и расстраивался, что тот приближается не так, как он его когда-то задумывал.
ФРАГМЕНТ 3
За несколько недель до Рождества, болтаясь в районе пятидесятых улиц, он увидел на витрине итальянской мясной лавки настоящего, цельного поросенка. Тот характерно улыбался, прикусив язык; преломлялся сквозь стекло, царствуя среди коровьих голов, лыток и копыт. С кожей желтоватого цвета, покрытой редкими белесыми щетинками, с длинной мордой, заканчивающийся розовым, мокрым, приплюснутым носом, он походил на кукиш. Правильное, аккуратное тело, а потом такой вот вывернутый нос на фоне простого фламандского натюрморта. Грабор был сильно навеселе и знал наверняка, что протрезвеет лишь в новом столетии. Приход компьютерной катастрофы, голод, погромы, отсутствие воды и электричества он ждал с наслаждением. Ему нравилось, что братья Лопатины сняли на время фальшивого момента все деньги из банка, Пингвин с Колбасой запаслись крупами, сухофруктами, парафиновыми свечами. Хоуи решил уехать на Юг к своим: он говорил, что будет показывать там за деньги летающую тарелку; он хотел сделать ее из целлофана, натянутого на деревянный каркас, организовать «Туристический центр»: пять долларов за вход… Там скучно, заедет каждый турист… Хоуи умер до Нового года. Разжижение сердца. Он умер в госпитале, как джентльмен. Многие умерли до Нового года..
— Вы любите потеть? — спросил Грабор здание без водосточных труб.
Все шло своим чередом. Раздражала иллюминация, пугали шумные чужие дети, элегантные Санта Клаусы… Самую большую в мире елку Грабор уже видел, но видел днем, поэтому она едва запомнилась. Нас хотят излечить электричеством, лампочками… Праздника Грабор ждал. Такие красивые цифры. Нули. Интриги. Фиги. Рождество и Новый год нужно было встречать инакообразно, отлично от всего предыдущего. Итальянский поросенок казался нормальным, животным ходом. Грабор торговался:
— Это мужчина или женщина? — О том, что мужчины и женщины должны быть отличны по вкусу, он догадывался.
— Это поросенок. Ты читал сказку про «Трех Поросят»?
— Рождественская сказка?
— Меня зовут Эл, — парень в белом халате постучал пальцем по прилавку.
Они были ровесниками, но парень имел незнакомый жизненный опыт. Грабор проникся уважением к Элу и попросил провести его на склад.
— Зачем? Так не делается.
— Я хочу выбрать поросенка. Мне нужна баба. Я не могу уснуть четыре дня: ужасные числа, Миллениум.
— Четыре штуки, все потрошеные. Что тебе делать на складе? Они пришли с базы морожеными. — Он пожал плечами. — В них нет ничего женского.
Грабор выбрал одного, застывшие его глаза отражали электрические лучи по-другому: они были самыми затуманенными и, наверно, самыми Рождественскими. Его труп оказался длинным: вытянутый, как замороженная на бегу борзая, он не входил в целлофановые пакеты, им с Албертом пришлось заворачивать его во все, что придется. Для приличия они сделали обморозку что-то вроде обмоток, скрутив кульками задние и передние ноги. Тело обмотали шпагатом, перехватив в нескольких местах прозрачной изолентой. Один из безымянных мешков Грабор надел ему на голову, засунул поросенка за фалду пальто.
— Как будем платить?
— По-христиански.
ФРАГМЕНТ 4
Грабор походил вдоль улиц, приставая к женщинам замороженной свиньей. Женщины улыбались, но не дружили. Они были слишком утонченны в этот вечер. Он прошел сквозь городское движение в пивной бар: он всегда откликался на горящие электрические каракули. Подошел к девушке, сидящей на соседнем стуле у стойки, съел ломтик лимона из чужой вазочки, спросил:
— Это судьба? Вы не в курсе, это наша судьба? Посмотрите, какие у меня часы!
Она похлопала его по руке, не обернулась: она разговаривала с барменом.
— Я обдирала обои, одна, в своей спальне. А он разговаривал по телефону. Понимаете, по телефону… Два часа. У нас спад на бирже?
Когда она обернулась, Грабор проглотил двойную текилу.
— Лучшее, что можно сделать в морозный день, — согласилась она. — Где ваши зубы?
Девушка оказалась хорошенькой, милой, малокровной породы, с выцветшими ресницами, водянистыми глазами, постоянно суетящимися пальчиками.
— Посмотрите какие у меня часы! Водонепроницаемые часы! Кварцевые!
— Вам повезло, — пожала плечами девушка.
— Они светятся. Знаете, что они мне показывают?
— Семь вечера.
— Нет, они показывают, что на вас нет нижнего белья.
— Что???
— Извините, они на час спешат. Через час мы будем лежать с вами в постели.
Она фыркнула, отвернулась, но Грабор заказал коньяку им обоим.
— Извините, у меня на войне погиб друг, — сказал Грабор обессиленно. — Теперь стал таким же. — Он отвернул обшлаг пальто и показал ей розовую поросячью морду. — Единственный друг. Вы любили когда-нибудь?
Она помолчала, посмотрела на него с изучающим недоверием.
— Я помню это чувство. Вы романтичный? Что вы такое говорите?
— Цыган. Я абсолютно романтичный цыган. Я помню. Любовь. Травы. Метеориты.
Они поговорили про наступающий Миллениум.
— Я знал это слово двадцать лет назад, — соврал Грабор.
Когда девушка поднималась, он отметил ее невысокий рост, таких можно прихлопнуть глазом. Они все еще носили бушлатики, шорты поверх теплых чулок, черные бутсы, громыхающие железом.
