слабостью Альхена». Нет, что за молодец у нас «завша»! Я бы дурак, уже давным-давно сменил эти крепостные ворота на какую-нибудь фанерно-пластиковую легкомысленность, слетающую с петель от одного прикосновения.
Каюсь, мелькнула у меня спасительная мысль пойти, взять у Татьяны Федоровны ключи и выпустить его на улицу. Так сказать, на свободу. Но… Но куда он пойдет на этой свободе? Кого встретит? И что наделает? Так разве можно его отпускать?
И я решительно шагнул наперерез.
— Успокойтесь! — и, не увидев удара, отлетел в угол, сбив по пути новейший стерилизатор. Стерилизатор рухнул набок, что-то внутри него лопнуло, зазвенело, и вот этот звон вызвал во мне настоящую бурю бешенства. Дело еще и в том, что мне самому пришлось ездить за этим стерилизатором, тратить нервы, которые, как известно, не восстанавливаются, и вот теперь эта…, извиняюсь, этот гражданин, вернее, с помощью этого гражданина. В общем, негодяй! Какое он имеет право распускать руки!
— Ну, гад!
Услышала бы Анна Ивановна как я величаю больного — ее бы наверняка удар, или, как говорит завхоз наш, Кузьмич, «кондратий» хватил. Только какой же это больной! Это бандит, а не больной!
Я вскочил на ноги. Короткий бросок. Нырок под его правую руку. Удар! Ну, приятель, теперь твой черед таранить лбом стены!
…И опять я отлетел в тот же угол, задел поверженный стерлизатор, отозвавшийся на удар жалостливым позвякиванием. Как же так? Первый разряд по боксу — не шутка! И хотя я давно уже не заходил в спортклуб и заметно подрастерял форму, но ведь четыре года интенсивных тренировок чего- нибудь должны значить! Или, действительно, у меня теперь одна надежда — на холодное оружие? Но нападать с ножом на безоружного человека — извините, пардон, не так воспитан. Хотя, возможно, это дурацкое воспитание и будет стоить мне жизни… Я поджал ноги, и тут в поле зрения вдруг попал тот цветок. Вернее, какая-то обгоревшая былинка. Цветок, былинка… А, плевать! И я опять бросился вперед…
На этот раз от удара я все-таки ушел, перехватил его руку, заломил назад резким рывком. Я опять переборщил, рывок был настолько резким, что у него должно было порваться сухожилие или даже сломаться предплечье. Я понял это слишком поздно: почувствовал под рукой хруст костей (очень неприятное, доложу вам, ощущение) и правое предплечье незнакомца безвольно
— А теперь сядьте — устало сказал я. Незнакомец молча (Господи, хоть бы охнул, хоть бы скривился! Неужели ему не больно? Да не может такого быть! Нормальный он, ненормальный — любой человек должен реагировать на боль! А этот — нет! Крутом одни чудеса, совершенно молча занял свое прежнее место — на кушетке, отвалился к стене. Надо ему шину наложить.
В это время зазвонил телефон. Я схватил трубку, не отрывая, однако, взгляда от здоровой, левой руки незнакомца.
— Николай Иванович? Да, да, Быстряков. Да, здесь. Что? Нет, ничего, побоксировали немного. Я ему руку сломал, правую. Как-как? Сейчас шину буду наклады…
Страшной силы удар обрушился на мой затылок Казалось, череп развалился на две половины. Последнее же, что я увидел: его левая рука оставалась спокойной. Значит, бил он правой! Но этого не могло быть! Не могло! Я же сам, можно сказать — собственноручно чувствовал перелом! Он не мог! Не мог!
Спать. Как это хорошо, как приятно и полезно — спать. Зачем мы вообще просыпаемся? И во сне можно слышать звуки, видеть окружающий мир, но видеть все это в приятном для спящего, в розовом свете. Спать. И не нужно трогать меня, если уж вам так хочется — стойте и смотрите на меня, на спящего… Вот опять звуки, опять… Что за наказание? Такое ощущение, что мне с обеих сторон дышат в уши. Прекратите? Прекратите! И не нужно меня трогать! Оставьте меня в покое! Я хочу спать, спать, спать…
— Моргнул вроде. Ну и ладненько… Крепко он его саданул-то. Как еще череп выдержал! Крепкие затылки у наших эскулапов, елочки-палочки. Крепкие.
Я узнал Егорова именно по этим самым «елочкам-палочкам». Это любимая, известная всей округе присказка нашего местного Аниськина. Честно сказать, первой мыслью, которая пришла ко мне вместе с возвратившимся сознанием, так это послать дорогого товарища Егорова на… В общем, далеко-далеко! Где ж он, спрашивается, мотается, пока докторов, можно сказать, на их же рабочих местах темный элемент метелит почем зря и даже может запросто жизни лишить! Очень симпатичное положение вещей: я здесь должен в одиночку сражаться с каким-то уголовником, а товарищ старший лейтенант, вишь ты, улыбочки мне строит, в глаза заглядывает! Нет, если бы я тогда мог ворочать языком, то уж я выдал бы дорогому товарищу Егорову по первое число!
— Ну, как там, старлей? Жив наш доктор?
А это кто? О, четыре звездочки — капитан! А что это за хреновина у него в руках? Похоже на огнемет… А где я мог видеть огнемет? В кино? Да, в «Супершпионе». Еще один? И тоже с капитанскими погонами! Что-то серьезное случилось! Уж не из-за моего ли соперника по рингу собралась такая солидная компания? Кстати, где же он? Где он?
— Г-г-г-д-д-…
— Очнулся, очнулся! Моргает! Андрей Аркадьевич! Андрей Аркадьеви-и-и-ч! Это я, Егоров! Узнали? Слышите меня?
— Уэна-а-л. Елочки-палочки.
— Узнал-узнал! — и Егоров засмеялся. И капитан, тот, первый, с огнеметом, улыбнулся… И тот, у окна — тоже… Кругом, одни улыбки. Прямо фонтан «Дружба народов» на ВДНХ. Я бы тоже с вами, граждане, улыбнулся, да только голова моя гудит сейчас как тысяча растревоженных ульев. И того гляди лопнет от этого гула. И тошнит, сильно тошнит. Этот бандит, кажется, все-таки устроил мне сотрясение мозга… Тошнит. Тошнота… Рвота… Флюоресценция… Мертвые глаза… Мертвые… Мертвец…
И тут меня, наконец, вырвало.
— Ну и слава Богу! — тут же засуетилась неизвестно откуда взявшаяся Татьяна Федоровна (да как это неизвестно откуда? Дежурит она сегодня, де-жу-рит! Она — спасительница твоя, Андрей Аркадьевич! Ведь это она Егорову-то позвонила!
Это она уже Егорова чехвостит. Правильно, так его!
— А чего я сделать-то мог? — оправдывался Егоров, и я вижу как щеки его приобретают свекольный цвет. — Хорошо спецгруппа, — и он кивает на капитана с огнеметом, — вовремя приехала.
— Приехала… — переходит на свой обычный, ворчливо-поучительный тон Татьяна Федоровна Чтой- то долго она ехала! А наш доктор в это время с такой страстью сражался!
— Местность прочесывали — глухим голосом ответил капитан — Ведь кто и подумать-то мог, что он на вашу больницу выйдет! Ему ведь самый путь был на Богдановку, на ракетную точку! А он — вишь ты как! Через лес, через болото! И ведь не утонул!
— Они не тонут — сказал тот, другой капитан, что стоял у окна, и поморщился.
— Кто? — простонал я.
—
Клонг. Ох, моя голова. Так вот они какие — клонги. Плод любви — хотя какая там любовь! — жительницы Земли и инопланетянина. Гибрид — вот более точное определение. С тех пор как мы, земляне, наконец, вступили в
— М-м-м… Попить дайте!
И опять вспомнилось: попить… вода… дистиллированная вода… нефть… муть… эфир…
— Хорошо-хорошо, пусть его рвет! От этого ему лишь облегчение! — это опять Татьяна
