зубы, а пальцы намертво вжимались в кирпич арки. Глаза снова стали дикими, заметались по стенам, и его взгляд, полный отчаяния и обреченности, впился в Михаила.
— Не подходите ко мне! — заверещал он, не переставая дрожать. Он делал странные попытки дернуться в сторону дворов и сбежать, но не мог, словно прирос к стене. — Не подходите! Что вы ко мне привязались со своими глупыми вопросами?! Нет здесь людей, нет, ясно?! Вместо людей здесь теняки. Это они убили людей и захватили город! И вас убьют. И меня. Не смотрите на меня так! Отойдите!
— Отойди, — строго сказал Яран Михаилу. — Отойди!
Михаил отошел.
— Лещь… — осторожно позвал он, но Лещь опять закричал, наливаясь краской:
— Ничего мне не говорите! Это теняки!
«Это всего-навсего истерика, — подумал Михаил. — Обыкновенная истерика, ничего страшного, просто слабый и нервный человек, это пройдет». Но подходить он не решался. Лещь перестал нервно дрожать, сполз по пачкающему кирпичу спиной, сел на землю и заплакал, вздрагивая и пряча в ладони лицо. Михаил подошел к нему, сел рядом на корточки, взял его давно забытым и ужасно знакомым движением за плечи и слабо встряхнул.
— Устал я, — произнес Лещь, всхлипывая. — У… Устал, ребята. Я ведь тут о… один, совсем один! — Он вытащил из кармана грязный платок и шумно высморкался. — Сейчас я… я успокоюсь, и можно идти.
Михаил встал и оперся о стену спиной. Вот ведь какая подлость! Попадет человек в ситуацию — умрет отец, погибнет друг, — и чувствуешь себя до того одиноким, просто слов нет. А вот когда
Лещь скользнул по кирпичу спиной вверх, распрямляясь, быстро вытер ладонями глаза и тихо произнес:
— Старики говорили (Михаил вздрогнул), что из города уже уходили, давно, тысячу лет назад. Когда человек уходит из города, на его месте остается его зеркальное отражение, похожее на тень. Их за это и стали называть теняками. Теняки могут летать, проходить сквозь стены, но это только очень опытные и многолетние теняки. А остальные только бросают в людей камнями вот… трубы. — Лещь криво и невесело усмехнулся. — На большее они не способны.
Он неуверенно вышел из арки, задрав голову, увидел внутренности стены и сказал:
— Ну, пошли, что ли. Тут совсем немного осталось идти.
Лещь продвигался к Библиотеке очень странно — какими-то зигзагами, поворотами, закоулками, срезал углы, уверенно громыхал черными башмаками в гулких дворах и подворотнях. Он все время молчал, только тихо иногда говорил на поворотах «направо», или «налево», или «осторожнее», когда приходилось скакать по высоким сваям рухнувшего пятиэтажника и запросто можно было свалиться в черное озеро набежавшей воды.
Ближе к центру города на улицах стали попадаться автомобили — ржавые, разбитые, сгоревшие. Прямо на их глазах на перекрестке чадила приземистая легковушка, Лещь опять запаниковал, утверждая, что это сделал не он, и забоялся дальше идти, но потом успокоился, и они вышли на площадь.
Площадь была относительно пуста. Вдоль бордюра ее окружал квадрат фонарей, а около разбитой витрины примыкавшего магазина аккуратными стопками стояли мусорные баки, похожие на гигантские детские формочки. Одна из стопок была рассыпана.
Михаил с удивлением и страхом смотрел на эти руины, обглоданные огнем остатки ларьков, руины руин. Особенно ему были страшны искореженные машины. Он вспомнил, как им в Школе показывали учебный фильм про Ириду. Атомный взрыв. Разрушенный город. Все второкурсники тогда повскакали с мест и стали жадно расспрашивать их любимейшего учителя Тарковского, а потом все долго досматривали конец фильма и никак не могли дождаться. А после всех занятий, поздно вечером, слушали его рассказы, его личные впечатления, ведь он тоже там работал. А в конце Александр Сергеевич почему-то заплакал (это он-то, настоящий звездный волк, увитый славой и боевыми шрамами, на которого молилась вся группа и половина всех выпускников Школы) и сказал: «Не дай бог вам увидеть такое». «Да, мы гордились, — подумал Михаил. — Мы всегда считали, что Искатель — это предел мужества и отваги, где нужен разум и внутренняя сила». Они не поняли Александра Сергеевича. Они стали расспрашивать его, а он им сказал, что принес несколько катушек из личной фильмотеки и желающие могут посмотреть. И он ушел. А они остались смотреть. Они смеялись, с детским восторгом ожидая начала фильма. После второй кассеты все молчали. А после третьей они выключили стереовизор и молча смотрели на темный, во всю стену экран, пораженные. Михаил очень хорошо запомнил этот момент. Саня Дроздов сидел около окна, уткнувшись лицом в сгиб локтя, и делал вид, будто спит. Серега Лебедев, веселый шутник и оптимист, молчал и угрюмо сопел на последнем ряду. Спокойный и невидимый в темноте Нортон размеренно дышал около опущенных жалюзи. Антон Крест (то есть Крестовой) бессмысленно нажимал кнопки на светящем пульте. «Если бы мы знали!»
И вот сейчас, когда столько километров позади, только сейчас Михаил понял, почему тогда заплакал Александр Сергеевич и не остался смотреть катушки. И сейчас захотелось заплакать самому. Сдержался. Выучили. Только в горле противно застрял разбухающий ком — ни туда, ни сюда. Только сейчас понял, почему Тарковский сказал: «Не дай бог вам увидеть такое». А Михаил бы продолжил: «А если увидите, то постарайтесь забыть».
— Миша, что стряслось?
Михаил оглянулся. Он поймал себя на том, что все это время стоял один-одинешенек посреди площади, вцепившись в карабин, направлял ствол в хлопающую дверь, и выражение лица у него было, наверное, очень уж решительное и страшное, потому что Яран тоже посмотрел на дверь и сказал:
— Да нет там никого, Миша, пойдем, Лещь нам машет.
Библиотекой было старинное трехэтажное помещение на углу площади. Лещь сказал, что это самое старое здание в городе. Раньше тут была часовая башня, да она и сейчас стояла, высокая, выходящая прямо из крыши дома. Раньше дома были маленькие, деревянные, и часы отовсюду было видно. А потом при первом пожаре погорела Библиотека, и ее решили перенести сюда. Позже часы сломались, а еще позже, когда на месте жилых домиков выросли пышные многоэтажки, сюда перенесли и городской архив, а вслед за ним переехали органы власти. А название прочно закрепилось за этим домом. Теперь Библиотека была пустынна и в одиночестве скрипела старыми суставами крыш, дверей и башни.
На входе стояли маленькие белые колонны с желобками повдоль, поддерживая толстую плиту над площадкой и образуя скромный миниатюрный портик. Было очень непонятно видеть их здесь. Они были неестественны. По углам желтого десятиоконного фасада, как и на капителях колонн, торчали гипсовые завитушки, изображающие натюрморт ягод, овощей и листьев. А возле фундамента, покачиваясь, буйствовала растительность.
— Интересно, зачем здесь колонны? — спросил Яран, царапая когтем шершавое покрытие.
— Ты кого спрашиваешь? — осведомился Михаил.
— Это просто так. Мне кажется, они здесь лишние.
— Мне тоже, — тихо сказал Лещь.
— Что? — не расслышал Яран.
— Пошли, говорю.
Яран налег плечом на высокую дверь и с натугой стал толкать, но ему удалось лишь чуть-чуть приоткрыть. Дверь была тяжелая и непомерной толщины, с голову, как стена. Когда дверь раскрылась, брызнули в лицо деревянные крошки, что-то железное гулко ударилось, падая, и отчетливо запахло пылью и чердаком. Михаил первым вошел в темное помещение и едва сдержался, чтобы не чихнуть. Он сделал осторожный шаг, и нога зацепила что-то большое, лязгающее, похожее на механизм старинных часов. Он выкатил его в полосу света. Это был огромный ржавый замок.
Сразу чувствовалось, что здесь давно никого не было. Вокруг толстым слоем лежала серебристая пыль: ватными комьями на полу, солидная и спокойная на полуразрушенных перекрытиях, даже на стенах и
