ветвями старых тополей было прямой дорогой к простуде, чего допустить я желал меньше всего. По неизвестной мне самому причине я выбрал для возвращения самый длинный путь, словно желая выиграть время и мысленно побывать за сотни миль от здешнего мрака. Вероятно, оно так и было на самом деле, потому, что всю дорогу назад я страстно увлекся мысленным сравнением своего преданного Габриеля и невыносимого Джонатана, на сей раз окончательно утвердив прежнее мнение об их исключительной противоположности. Одна внешность чего только стоила! Неужели и Габриель с его вечно розовыми щеками, добрыми мудрыми глазами и теплым взглядом, и худой Джонатан с невероятным носом, хищным орлиным взглядом и космами жидких голубых волос — оба, и один, и другой были людьми?! Конечно же, любое сомнение на этот счет могло быть вызвано лишь самым воспаленным мозгом. Что и говорить, я сам неплохо осознавал всю абсурдность своих больных размышлений и тут, уже почти подойдя к крыльцу дома, меня охватило нечто такое, чего здесь ранее испытать еще не пришлось. Я оторопел, настолько внезапно пришедшая догадка поражала своей простотой и дьявольски чудовищным смыслом. Голубые волосы Джонатана! Ведь слуга со своим острым, крючковатым носом и копнами именно голубых длинных волос действительно чем-то напоминал если не дракона, то существо не менее зловещее, даже в светлое время суток содрогавшее любого своим непостижимым, безобразным видом. Не был ли Джонатан именно той дьявольской, темной силой, превращавшей владельцев старого поместья в беспомощных мумий, стать которой на сей раз должен буду я!
В тот вечер я проник к себе через потайной ход, чувствуя успокоение от того, что на этот раз не встретил по дороге мерзкого слугу. Признаюсь откровенно, на какое-то время мне вдруг стало решительно безразлично, какое исчадие ада скрывалось под ликом старика и что он в дальнейшем замышлял. Еще и еще раз я пытался понять, что все таки так цепко удерживало меня в этой глуши, где чуть ли не ежедневно я сталкивался лицом к лицу с реальной возможностью потерять рассудок. Неужели за этот небольшой срок пребывания в «Поющем Камне» я настолько глубоко погрузился в здешнее гиблое болото, что начисто лишился возможности прислушиваться к голосу разума, звучавшему в моей голове все тише и тише? Нет, еще окончательно не впав в безумие, мне стоило только пожелать и через день я вновь оказался бы в спасительном мире людей, где даже в самых глухих и темных уголках не было никакой необходимости тревожно оглядываться по сторонам, постоянно прислушиваясь к шороху собственных шагов. И как всегда, под вечер я опять смогу, предаваясь сладким чувствам, не спеша пройтись по тем трепетным местам, где совсем недавно я прогуливался с мисс Дортон.
«Совсем недавно, — продолжал я про себя, — а сейчас…» Я готов был принести на жертвенный алтарь что угодно, лишь бы не думать о том, что так мучило меня еще во время вынужденного изучения пыльного семейного архива. Мисс Дортон… Наверное, одному только ее имени я обязан тем, что здесь, в грозном имении, совершенно один я до сих пор как-то сдерживал сумасшедший натиск сплошной неизвестности, продолжая оставаться тем, кем я был. Дорогой образ юной леди, посещавший меня время от времени, превращал все то, что происходило в мрачном доме в некую необходимую преграду, преодоление которой только я открывало мне светлую дорогу к ее сердцу. Поистине, нагромождение всяческих ужасов в этих гиблых местах делали момент моего возвращения столь божественно сладким, что у меня перехватывало дыхание. И все же, я вынужден признаться, далеко не только это столь упорно удерживало меня под сводами проклятого дома. Опасаясь того, что по возвращении домой я столкнусь лицом к лицу с полнейшим крахом всех своих надежд, живительным ручьем питавших всю мою сегодняшнюю жизнь, я жестоко гасил в себе любые помыслы о ближайшем отъезде. Сейчас, пребывая в туманном мире ужасов и переживаний, я хорошо сознавал, что в любую минуту мог бросить старое поместье и, уехав отсюда навсегда, оставить от него лишь жалкие воспоминания. Однако стоило только представить, что гордая мисс Дортон никогда не будет принадлежать мне, как любая мысль о возвращении в Лондон становилась чудовищным абсурдом. В этом случае я уже никогда не смогу ходить по знакомым улочкам своего города и, словно злодею, спасаясь от солнечных лучей, мне ничего не остается, как опять бежать сюда, под Стерлинг, где заживо похоронить себя в подвалах старого дома.
Подобные наплывы отчаяния чуть было не обратили меня в сумасшедшего, и тем не менее, выход из этого невероятного положения я все же нашел. Наверное, всего год назад перечитывая любимого Сервантеса, я не переставал даваться диву той наивности и шутовству, с которыми легендарный рыцарь Печального Образа затевал свои сумасбродные походы. Я просто не мог сдержать улыбки, листая главы о его верности Дульсинее, в душе посмеиваясь над тем, как можно вообще пускаться на столь рискованные дела, питая поддержку лишь от мысленного присутствия той, которой на самом деле просто не существует. Я почти уверен, что существование подобной веры как источника жизненных сил, до последних своих дней оставалось бы для меня пустой фикцией, если бы в тот вечер, затаившись словно мышь в своей комнате, я сам невольно не оказался бы на этом пути.
Перестав изводить себя возможными последствиями своей безответной любви, я вдруг стал воспринимать милую мисс Дортон как некий надсознательный, незыблемый символ, ради которого во что бы то ни стало я должен раскрыть тайну заброшенного среди пустошей и холмов старинного поместья.
Внезапно нахлынувшее романтическое настроение, весьма непозволительное для моего возраста, как и следовало ожидать, заметно остыло с наступлением глубокой ночи. Переживания и чувства как-то сами собой отошли на задний план, и я вновь вернулся к реалиям своего настоящего существования, пытаясь сделать хоть самые вялые наброски плана на следующие дни. Только одно, постигнутое в ходе тернистых размышлении оставалось для меня неизменным — стремление любой ценой добраться к самому сердцу дремучей тайны дома Хугнеров. О, Боже, к чему привело это безрассудство я до сих пор не могу вспоминать без содроганий, так и не преодолев того страшного душевного опустошения, которым я сам наказал себя неизвестно ради чего.
Вот так, проведя очередную беспокойную ночь, счет которым был уже давно потерян, уже на следующее утро я приступил к осуществлению своего бросавшего в дрожь замысла, избрав для начала негласное наблюдение за старым слугой.
Почти все свое свободное время, а его у Джонатана, благодаря моему нежеланию видеть его было предостаточно, он проводил в своей тесной комнатушке, предаваясь там тому, о чем я даже не мог предполагать. Решив, что с этого нужно и начинать, я около шести вечера вознамерился восполнить столь терзаемый меня пробел. Выждав в охотничьей комнате около часа с того момента, как слуга был отпущен отдыхать, я, надев мягкую обувь и вооружившись на всякий случай тяжелым хлыстом, осторожно спустился на первый этаж. Как и в первый раз, дверь комнаты Джонатана оказалась приоткрытой, что избавило меня от целой массы догадок, как заглянуть внутрь. Прижавшись к стене так, что чуть было не упала висевшая тут картина в тяжелой раме, я одним глазом заглянул в проем.
Старый слуга сидел ко мне спиной в кожаном кресле, пододвинутом к окну так, что я видел только его страшную голубовато-сизую голову. Определить спал ли он, или просто смотрел в окно, с порога двери не представлялось никакой возможности, и все же, почему-то надеясь что обязательно вскоре что-то должно измениться, я решил оставаться и ждать.
Ни разу за все время не шелохнувшись, Джонатан просидел так, пока у меня не стали ныть ноги. Не в силах больше терпеть, но тем не менее не собираясь уходить, я осторожно перешел ко второй створке двери, случайно умудрившись задеть хлыстом фигурную ручку. Лязг получился весьма громкий, однако и на этот раз Джонатан даже не повел головой.
«Неужели чертов старик вообще ничего не слышит? — подумал я, не отводя глаз от его мерзких синих волос, — а может быть он прекрасно знает о моем присутствии и просто затаился!»
Мне крайне тяжело в этом признаться, но если я взялся в целом за всю эту ужасную историю, опустить данный эпизод я не имею никакого права. Не переставая смотреть на невысокую спинку кресла и смешно торчавшую над ней голову старика, в меня вдруг вселился сам дьявол — я стал подумывать о том, как незаметно подкравшись к креслу сзади, одним ударом проломить Джонатану голову тяжелым охотничьим хлыстом, навсегда после этого избавившись от теребившего сознание призрака голубого дракона. Еще немного и готовые разорваться от невероятного напряжения нервы уже толкнули бы меня на первый шаг к чудовищному злодеянию, как тут по дому пронесся хорошо мне знакомый тяжелый стон, поразивший еще более неприятным тембром. Он был настолько громким и отчетливым, что не слышать его Джонатан просто не мог, и все же слуга даже не шелохнулся.
Застыв в ожидании очередного завывания, я как-то совершенно упустил из виду тот момент, когда Джонатан, оказавшись на ногах, уже двигался к двери так, что я еле успел укрыться за тумбой с вазами. Он
