поведение этой, идущей рядом со мной, девушки на то, какое она уже проявила в отношении меня в качестве двадцатипятилетней женщины. Неужели это связано с тем, что годы изменяют людей настолько, что они забывают свое чувство, которое было в юности. А в более зрелые годы, когда великий случай сводит их вместе — ничто не трогает их души, а воспоминание о прошлом всего лишь как хорошая греза или короткий фильм, после которого можно спокойно заняться стиркой или мытьем полов.
Для той Орнеллы прошло десять лет и она забыла меня, при встрече смотрела спокойно и равнодушно, и как я ни старался — я не смог вспомнить ни одного любопытного взгляда, обращенного в мою сторону, или волнения. А ведь я такой наблюдательный и хорошо чувствую настроение любого человека на расстоянии.
А ее фраза в тюрьме Циплятус: «Поцелуйте меня» — прозвучала так не по человечески, как если бы она, зевая, сказала мне, указывая лениво на окно: «Евгений, переставьте горшочек с геранью в другое место — там птичка летит с какими-то чудными крылышками, впрочем, не надо — это листочек…»
Я укоризненно посмотрел на Орнеллу — она не так поняла меня, улыбнулась, подошла ближе и вскоре я обратил внимание на то, что ее рука все чаще и чаще прикасается к моей с каким-то особым значением, а потом как-то ловко и легко легла в мою ладонь. Я обнял девушку за пояс — дорога была крутой.
Когда я, замыкая колонну, вступил во двор замка, то впервые смог рассмотреть те постройки, которые мельком видел три часа назад.
Строения были похожи на огромные нефтеналивные баки — они ровными рядами тянулись через весь двор и были удалены друг от друга на одинаковое расстояние.
Я позвал Циркона и спросил, указывая глазами на танки:
— Что это?
Он отрицательно замотал головой.
— Я не знаю — мы постоянно живем в казарме в городе, а здесь появляемся редко.
— Тебе что-нибудь известно об электронных системах слежки?
— Нет.
— А что ты знаешь о том Евгении, про которого говорил первый.
— Я слышал только обрывки слов, что его ищут.
Наша колонна в это время вступила в коридор крайнего танка, но не в тот, по которому мы бежали в первый раз. Через несколько минут роботы привели пленниц в круглый зал и едва девушки заполнили помещение, как охрана немедленно отступила назад, а сверху с глухим стуком опустилась решетка, которая отделила нас от пленниц. Я схватил Циркона за плечо и притянул к себе.
— Что я должен делать дальше?
— Вы, сэр, идете вместе с центаврами, а потом — через минут двадцать возвращаетесь с номерами из своего десятка и…
Робот замялся и развел руками в стороны. Я тряхнул его за плечо.
— Ну и что «и»?
— О, сэр, я не знаю, потому что в коридоре роботам находиться нельзя без дела. За каждую лишнюю секунду, проведенную здесь — у нас урезают суточный паек.
— А если я прикажу тебе ждать меня с огнеметом?
На глазах у робота появились слезы, он умоляюще сложил руки перед собой.
— О, сэр, простите меня, но я потеряю весь суточный паек.
Я в бешенстве рванул на себя Циркона и яростно зашептал ему на ухо.
— Дубина стоеросовая — я сделаю тебя главным роботом планеты, если ты будешь стоять здесь и ждать меня.
— Но, сэр, а как же паек?
Во взгляде Циркона сквозило неподдельное изумление и непонимание; я отшвырнул робота в сторону.
— Убирайся, гад!
Роботы построились в колонну и вышли во двор замка, а через минуту — уже без огнеметов — промчались мимо меня и скрылись за поворотом коридора.
Центавры один за другим подходили к коридорной стене, на которой на уровне груди был нарисован красный круг, прикладывали к нему руку и тотчас слева от круга распахивались дверные створки. Едва центавр переступал порог — как они мгновенно смыкались за его спиной.
Рядом за решеткой стояли девушки и ожидающе, с надеждой смотрели на меня. Я подошел к ним, просунул руки через переплеты решетки и погладил Орнеллу по щеке.
— Без тебя я не уйду из замка. Если я не вернусь через двадцать минут, то значит — убит.
Орнелла перехватила мои руки и покрыла их поцелуями,
«Черт возьми, — подумал я, — теперь придется ходить грязным, чтобы не потерять эти драгоценные знаки внимания».
После того, как центавры скрылись за дверью, я выждал некоторое время и, замирая душой, опустил руку на красный круг. Где-то за дверью раздался легкий шум механизма, створки дернулись, но не распахнулись, я покрылся холодным потом: неужели я сделал что-то не так? Может я должен был идти вместе с центаврами или даже впереди них?
Я сильнее прижал к стене руку, глубоко вздохнул и ощутил, как по лицу скользнули капли пота и негромко сказал:
— Если ты не откроешь мне дверь, то я принесу огнемет и сожгу ее.
Створки медленно разошлись в стороны и я шагнул в кромешную темноту…
Глава шестнадцатая
Но едва за моей спиной хлопнула дверь, как тотчас вспыхнул яркий свет и я увидел перед собой небольшую пустынную комнату, где стояли вдоль зеркальных стен удобные кресла. Где-то у меня над головой раздался мягкий мужской голос:
— У вас не в порядке форма.
— Кто говорит?
— Я — парикмахер.
— Почему вы думаете, что не в порядке — ведь я вернулся из долины.
— У вас нет ножа, а без него вы не сможете войти в другие комнаты и не попадете в город.
— Я потерял его в долине — там была страшная свалка.
— Вот как, — иронично ответил голос и предложил мне присесть в кресло.
Едва я сел, как тотчас ощутил прикосновение к телу волнообразных потоков воздуха. Мужской голос кашлянул и спросил:
— Вас постричь?
— Не надо.
— Побрить?
— Я не бреюсь.
— Странно… центавры бреются.
Я оглянулся по сторонам, но никого не увидел — мужской голос между тем снова кашлянул.
— Так вы говорите, молодой человек, потеряли нож в долине?
— Да, потерял нож в долине.
— А по-моему — у вас его не было, когда вы покидали замок.
Я чертыхнулся и, с досадой на себя за глупую наивную ложь, ответил:
— Не было — но будьте любезны — скажите, что ожидает меня за потерю оружия?
— Не знаю-не знаю.
И тогда я решил говорить прямо, потому что не видел выхода из своего положения.
— Я здесь первый день — вы могли бы ответить на мои вопросы?
