заклинания, и след простыл… Где нам теперь его искать?
— Но это был не человек! — взвизгнул Шютц. — Это был сатана в человеческом облике!
Слепцы умолкли. Словно ледяной вихрь промчался между ними, они поежились, зубы их дробно стучали.
— Да, это был сатана, не иначе, — шепотом согласился молчаливый Андреас. Он хромал и картавил, один глаз его был закрыт бельмом, а другой глядел так пронзительно, что мороз продирал по коже…
— Ну и что? — возразил Гюнт. — Кем мы были тогда, когда встретились с ним грозовым вечером у развилки дорог? Нищими, больными, убогими бродягами, наши тела разъедала проказа… Были, считай, наполовину мертвецами… Заклинания, которым он нас научил, не только спасли нам жизнь, но и продлили ее на десятки лет…
— Помните самую первую нашу жертву — подвыпившего прохожего, которого мы подстерегли на дороге и задушили? — подхватил Николаус. — Тогда мы впервые испробовали заклинания на деле. И получили от еще тепленького трупа его руки и ноги, голову и живот. А взамен отдали ему наши изъеденные проказой конечности… До сих пор с удовольствием вспоминаю, как мы в первый раз кидали жребий, — он захихикал, потирая руки. — Мне тогда повезло больше всех. Я получил голову, правую ногу и грудь!
— Мы взяли от трупа все, кроме глаз! — рявкнул Зиберт и с силой выбросил кулак в том направлении, где, по его расчетам, должен был находиться Шютц.
Но вместо Шютца ему подвернулся деревянный чурбак. Зибер взвыл от боли.
— Ну, Шютц, попадись ты мне, безмозглая скотина!
— Если бы у нас были глаза, — продолжал Гюнт, повысив голос, — мы бы не нищенствовали. С глазами мы легко завладели бы здоровыми молодыми телами и разбойничали бы на большой дороге…
— Или стали бы ростовщиками, — подхватил Николаус, вспомнив свое давнее прошлое. — Меняли бы деньги или давали их под проценты!
— Или открыли бы харчевню, — поддакнул Руди. Гюнт в негодовании ударил палкой по полу.
— Каждый из нас запомнил одно из заклинаний, которые сообщил нам хромой незнакомец, — воскликнул он. — Мы запомнили заклинания для заимствования ног, рук, живота, головы… Все вместе мы можем взять у трупа все его тело. Тебе,
Шютц, доверили запомнить заклинание для глаз. И ты подвел. Подвел нас всех. С глазами мы жили бы припеваючи, не мерзли бы под снегом, не мокли бы в лохмотьях под дождем…
— Такое не прощается никогда, — злобно зашипели слепцы. Они окружили Шютца и принялись тузить его кулаками и ногами.
— О! о! о! — вопил Шютц. — Бедный мой живот! Только не по животу!.. Ему больше двухсот лет!.. Из него вывалятся кишки… О!.. о!.. о!..
Зиберт вдруг разразился мстительным хохотом.
— Знаете, что? — рявкнул он. — Если ему нужен новый живот, то он его получит… Там, у забора, лежит здоровая, толстая, только что задушенная баба. Совсем свежая…
Слепцы дружно подхватили его смех.
— Ее живот слишком толст для моего тела… — прохныкал Шютц. — Если вы мне его передадите, то он будет выпячивать… К тому же она, все-таки… женщина!
Слепцы, смекнувшие мысль Зиберта, захохотали еще громче.
— Это будет для тебя хорошим наказанием, гнусный пропойца, — сказал Гюнт. — Тащи его к бабе! Дадим ему новый живот, чтоб не ныл!
— Дадим! — заголосили слепцы, подхватили упиравшегося Шютца и толпой вывалили из дома.
Некоторое время со двора доносились их голоса и тонкий, заливистый вопль коротышки Шютца. Наконец дверь открылась и вновь появились слепцы. Они сразу направились к Гансу. Килькель вытащил из кармана игральные кости.
— Разыгрываем голову, — деловито сказал он. — Кому нужна новая голова?
— Мне! Мне! Я не менял свою семьдесят лет, с нее слезает кожа.
— А я свою — все сто пятьдесят! В ней не осталось ни одного зуба и ввалился нос, как у мертвеца!..
— К чему эти вопросы, Килькель? — рявкнул Руди. — Новая голова нужна пятерым из нас. Бросай скорее кости!
Шатаясь и постанывая, в дом вполз Шютц. Его тело в нижней части было уродливо раздуто — все- таки жена Ганса была женщиной весьма дородной. При маленькой голове, узкой впалой груди и тонких ручках, полный живот и бедра делали Шютца похожим на какого-то чудовищного карлика. Его слабые ножки подогнулись, когда он встал на них, и еле удержали пухлый живот.
— А вот и Шютц, любитель выпивки! — завопил Зиберт, заслышав его шаги. — Пощупайте его, каким он стал аппетитным, каким сочным и мягким!
— И впрямь! — заржал Гюнт, хватая Шютца волосатой ручищей остенвальдского бочара. — Слушай, Шютц, а ты, случаем, не беременный?
Его шутка была встречена взрывом хохота. Рука Гюнта проникла между толстыми женскими бедрами и нащупал волосатую ложбинку, от прикосновения к которой лицо Гюнта расплылось в ухмылке.
— Снимай лохмотья, сестричка, — проревел он. — Может, хоть на что-то ты сгодишься…
— Начинай, Гюнт, — пуская от вожделения слюну, прохрипел Зиберт. — А я после тебя!
Ганс, силясь понять, что происходит, смотрел, как один слепец сдирает с другого тряпье, обнажая его толстый зад. Когда тряпье было сброшено, оголились женские ягодицы и живот. Темнели две бородавки на дебелом животе, которые Ганс тотчас узнал.
— Лизхен! — провопил он исступленно. — Лизхен! Лизхен!..
Он повторял это имя, глядя, как один из слепцов достает из своего гульфика весьма внушительных размеров член, принадлежавший то ли остенвальдскому бочару, то ли несчастному Цвиглеру, и, наклоняясь над другим слепцом, шире раздвигает его толстые бедра…
— Лизхен, Лизхен, — твердил, как заведенный, Ганс.
Гюнт повалил Шютца на пол, налег на него. Слепцы столпились вокруг, с жадным любопытством тянули руки, пальцами ощупывая влажное влагалище Шютца и твердый, замаслившийся член Понта. Гюнт неспешно, со смачным кряком ввел его в сладостную расселину и задвигался всем телом…
— Кончил? Нет еще? — Зиберт чутко прислушивался к его участившемуся дыханию. — Ну, хватит с тебя, дай другим…
— А-а-а-а… — сдавленно закричал наконец Гюнт, судорожно задергался, выплескивая сперму. Потом отвалился от Шютца и, отдуваясь, растянулся рядом на полу.
Его место на бывшем животе хозяйки занял Зиберт.
Первым делом он закатил хнычущему Шютцу оплеуху.
— Вот тебе в довесок! — прорычал он. — На всю жизнь запомнишь тот стаканчик, который отшиб у тебя память… Ну, шире ноги, фройляйн Шютц!
Ганс свалился с лавки. Он извивался и выл диким голосом, пока кто-то из слепцов, нащупав его рот, не заткнул его кляпом из гнилого тряпья.
— Мы развлекаемся, забыв о деле, — раздался над ухом Ганса шамкающий голос. — А между тем уже рассвело. Николаус, твоя очередь бросать кости. Разыгрываем правую руку!
На голову Гансу накинули тряпку и он уже не мог видеть того, что творилось в доме. Но даже если бы и видел, то вряд ли понял помутившимся умом всю жуть и ужас происходящего. Он лишь мычал, тряс головой и силился вытолкнуть языком кляп.
Внезапно слепцы притихли, навострив слух.
К дому приближались три крестьянина из соседней деревни, нанятых Гансом для ремонта хлева. Работники, по уговору с хозяином, являлись каждое утро.
— Что-то не выходит встречать нас хозяйка, — слышался громкий голос одного из них. — Спит она, что ли? И чья это лошадь у крыльца?
— Хозяин точно спит, — отозвался другой. — Не выспался после вчерашней ярмарки!
— Даже печь не затопили — вон труба не дымит, — говорил третий. — Значит, не поесть нам сегодня свежего хлебушка…
