Наконец, черт утихомирился и, добрав очередную порцию марочных «Ессентуков», опять побурел лицом и, недаром же существует мудрая пословица: «сказавший „а“, да скажет „б“», развязал заплетающийся язык.
— Эх, Вольдемар, Вольдемар! — Он заглотнул подступающее к горлу мычание. — И ничегошеньки ты не подозреваешь… А ведь нам о каждом из смертных известно все до капельки… Еще до их рождения! И кем кто будет, и чем кончит, и даже, в каком качестве сюда приползет…
— Это как это? — Брякнул обескураженный Ахенэев, заподозрив, что именинник все-таки хватил лишку.
— А вот так! Очень даже просто. К примеру: у вас там Дарвин в почете?! Гений мол, эволюцию видов научно обосновал… Слыхал небось?…
Ахенэев утвердительно, скороговоркой оттарабанил:
— Да-да-да. Ну-ну-ну…
Яков смешливо сощурил хмельной глаз и, довольный тем, что может блеснуть эрудицией, выложил главный козырь.
— Что — ну? Сплошной идиотизм и Дарвин — первый дурак! Хочешь истинную подоплеку учения знать?
Владимир Иванович обеспокоенно, слабея от предчувствия чего-то сверхъестественного, откликнулся эхом.
— Хочу…
Черт заиграл грудью, как девица, ищущая любви и, исполненный чувства собственной значимости, произнес:
— В последние лихолетья ад стал хиреть. Появился дефицит в грешниках. А нимбоносным — до лампочки! У них — полный ажур. Знай себе — выпендриваются друг перед другом, да жиреют от безделья. Что им индустриализация? Зарылись, как кроты в землю, в натуральное хозяйство — вот и все заботы…
А нам: и экономику поднимать, и НТР творить — шагать в ногу со временем. Что прикажешь делать? Как увеличить приток нужных рабочих душ в преисподнюю? Назрела проблема срочной мобилизации.
Вот верховные ада и решились на ход конем: обложили матом райских деляг.
Подкинули Дарвину идейку: шарахнули импульсом по его умной башке, подключили дополнительно миллионов двадцать нервных клеток и — пожалуйста! Родилась теория «Эволюция видов». Как из обезьян мужиков лепить.
Тут уж и попы взвыли, а куда деваться? Теорийка без изъянов. Впору и самим в дарвинизм уверовать… Такие-то, Вольдемар, дела… Как говориться: лиха беда-начало. Сейчас-то у нас в аду целый арсенал средств… Стоит возникнуть нужде в чем-нибудь этаком, сверхгениальном: быстренько импульс и — в члены-корреспонденты, в академики. Правда, случаются сбои. Так, одного в академики ВАСХНИЛа возвеличили, думали толк получится, а он, дуролом, такого в сельском хозяйстве наворочал, сам черт ногу сломит… Вот это — от бога… Только в раю булки на деревьях растут… Короче, много болтать не буду, да и сам не все знаю, но задумка насчет Сатаны верная. Просто намекни ему, при расчете, о своих трудностях, а заодно можешь кого из знакомых на Нобелевскую прокатить, и — считай в дамках! Всененавидящее Око ежели что и решит, то без проволочки, как отрубит!
Воздух в зале провонял дымом, перегревшейся аппаратурой вокально-инструментальщиков, винными парами — обычным букетом разудалого застолья. К этому устойчивому запаху посетители «Встречи» привыкли и, если бы не посторонний, усиливающийся, смутно знакомый аромат, Владимиру Ивановичу и в голову не пришло бы искать причину его возникновения.
Яков тоже забеспокоился, отчаянно заводил рылом и завращал зрачками.
И Ахенэев вспомнил: ладан!!! Владимир Иванович не часто посещал церковь, а если и посещал, то больше из любопытства: поглазеть на проповедь — представление…
И нахлынувший в зал ладановый дух ассоциировался, разве что с последней службой в Елоховской церкви на Пасху.
Якова же благовонный дымок превратил из озорного, отважного черта в описавшегося щенка — квелого задрыгу.
— Накаркал… Зарекался молчать… — Скулеж помощника заставил Ахенэева заозираться по сторонам, попытаться выяснить причину испорченной обедни.
Под потолком, выписывая круги, жужжала огромная оса-дубина, чадящая ладановым шлейфом. Дубина замедлила полет и, изменив траекторию, спикировала на Якова.
Черт вгорячах нырнул под стол, но увесистый сучковатый чурбак с размаху рихтанул его по заду и Яков свечой взвился в воздух. Деревяшка огуливала извивашегося глистом черта без скидок на титулы и положение. Прошлась и по морде, и по рогам, сшибив их напрочь.
Один, с присоской, пришлепнулся к стене, а второй, материнский, родной, расколов вазу, пропал с глаз долой. Черт едва успевал уворачиваться, приговаривая при этом.
— Искренне признателен! Искренне признателен!
Избиение прекратилось так же внезапно, как и началось. Дубина обрела дар речи и, встав на попа, проскрипела:
— Язык, ведьмин выродок, вырву! Понял — не? Гляди у меня! — Затем опять зажужжала и — пропала бесследно.
— Н-нет, босс! Яков ощупал голову и понурился. — Не зря я говорил: с тобой одни неприятности… Офонареть можно в День Ангела и — такой подарок! Это, молю бога, что Он не весь разговор услышал… А то, все косточки, как через мясорубку пропустил бы.
Хранящая во время избиения молчание компания взорвалась хохотом. Смаковали подробности. Киношники затеяли спор — возможно ли скомбинировать кадр с дубинкой или придется доверить мультипликаторам.
— Все, босс. Теперь хочешь — не хочешь, а в шестой круг надо валить без промедления. — Яков никак не мог успокоиться. — И второго рога лишился… И Элочка куда-то запропастилась,… хоть в зеркало глянуть, на кого похож-то стал?
Морда черта действительно оставляла желать лучшего. Мало того, что в прямом смысле, комолый, так еще и с фингалами под каждым глазом…
— Яшенька, откуда эта напасть? — Владимир Иванович пялился на черта и сострадательно дергал бровями.
— Да упади, ты, муха, в тазик! — Черт было полез в пузырь, но, увидев, что Ахенэев не на шутку расстроен, скривившись, ответил, — Дурак, а не лечишься! Откуда же, кроме как не от Сатаны!? Ему одному дозволено открыто с нами расправляться. И попробуй, заартачиться — враз узнаешь, почем фунт изюма!..
Яков встряхнулся, как собака после купания и опять провел лапой по темени.
— Куда же фамильный рог улетел?…
В это время Беспардоннов, рассказывающий что-то приглянувшейся шатенке, аргументировал свою речь, энергично размахивая половником. Шатенка, понятно, уступила натиску осанистого мужчины и половник окунулся в поднесенную Максом супницу с ароматным харчо.
Беспардоннов, проголодавшийся после долгих разглагольствований, с аппетитом набросился на суп.
— Нет, это изумительно! Вольдемар, отведай! Грузинская кухня — не харчо, а симфония! О-о, сахарная косточка! А ля натюрель. Голову на отсечение — барашек еще утром блеял!
Ахенэеву едва удалось поймать черта за хвост. Яков, оскалив крылки, рвался к сценаристу и со свистом сучил кулаками перед его носом, возмущенно голося.
— Я тебе покажу барашка! Ты у меня похлеще козла заблеешь!! Верни мамкин рог!.. Не для того даден, чтобы кто-то обгладывал!
В руках Беспардоннова, не ожидавшего подобной инсинуации, дрожал наполовину обсосанный и обглоданный чертов рог!
«Барашковая косточка» плюхнулась обратно в супницу, но Яков, засучив рукава и, не обращая внимания на исходящее паром харчо, похрюкивая от боли, запустил лапу в фаянсовую посудину.
Не ко времени появившаяся Эльвирочка, увидев обезвреженного черта и непонятную ворожбу с
