Бахусидзе прослезился.
— Нет, ты м-мне скажи! Ты м-меня уважаешь? Да?! Дара-агой! Давай — н-на брудершафт… В-выпьем за правду!
Они выпили и расцеловались.
Бахусидзе вытер пахнувшую сивухой слезу.
— Ед-динствен-ное, что еще удерж-живает — это окно в рай, отд-душина!..
И он повел мордой в сторону противоположной стены.
— Да-вай еще п-по одной, дарагой, и — в окно, — заплетающимся языком предложил Глава.
Ахенэев не возражал против продолжения банкета.
— И со мной, по махонькой, — Яков придвинул кубок, и отпихнул тянувшегося через стол лобзаться «уважаемого» Бахусидзе.
Владимир Иванович закурил подсунутый чертом «Danhil».
— А где окно-то? — Он поправил очки.
— Ну-у, Вальдемар, не ожидал! — Яков перешел на «ты», по-свойски хлопнул Ахенэева по спине. — И это — писатель-фантаст! Соображай: для чего существует телекинез, нуль — транспортировки? Может, по вашему, пустые хлопоты?? — Черт скорчил кислую гримасу.
Хмель ударил Владимиру Ивановичу в голову, и он, неожиданно для себя, понес:
— Не хуже твоего разбираюсь во всей этой абракадабре: спиритизм, астрология и прочие парапсихологии…
Яков подначил.
— И про телекинез в курсе?
— В курсе!
— И про экстрасенсорные способности знаешь?
— Знаю! Да что ты ко мне, как банный лист прицепился! Сами ляпнули про окно, отдушину, а теперь — в кусты…
— Ну-у, Вальдемар, тогда не стони… Хр-р-р… — И черт произвел телом замысловатое движение, закрутился волчком, забрызгал пеной, застонал и неестественно затрясся.
Бахусидзе обошел стол, обнял Ахенэева за плечи и промычал:
— Эт-то, бидже-о, не брейк-данс… М-му-агия, это — м-мания! В тр-резвом виде — ч-черте чего получаетс-ся… А как он: у-у-у-п-пальчики об-ближешь!..
И, словно в подтверждение сказанного, откуда-то издалека поплыли органные аккорды.
Помещение окуталось розовым, благовонным дымом.
Пронизываемый ослепительными лучами, яркими вспышками, дым заволновался клубами. Клубы растеклись, разграничились, обозначив рельефный черный треугольник.
В треугольнике заплескалось небо и из лазурной синевы высветилось лицо, а затем и вся голова мужчины в цилиндре.
— Пожалуйте в наши кошмары! — Заверещала голова и дико захохотала.
Взвизгнули электрогитары, треск ударных инструментов вспорол воздух.
Дым рассеялся, опал, и Ахенэев с удивлением обнаружил, что на месте стены возникла сцена. А на сцене, в такт бешеной мелодии взбрыкивали, выплясывали полуобнаженные девицы.
— Вах, вах… герлс[6], проф-фессионалки! В-варьете из п-пятого круга! — Восхищенно причмокнул Бахусидзе. — П-перехватили на п-пол-дороге в Нирв-вану… К-кому там казать? Шив-в-шивые…
Голова из треугольника снизилась, обрела телеса, облачилась в сверкающий блестками фрак и белые панталоны.
— Наш кошмарный хит-парад
Взбудоражил даже Ад!
В этом шоу — секс, разврат…
Режиссер — Маркиз де Сад[7]…
Обладатель блестящего фрака, командующий шоу, щелкнул воображаемым бичом — ап!.. и длинноногие герлс, оборвав навязчивый рефрен, легко сбежали с подмостков. Смеясь, шутя и заигрывая, они вспорхнули на колени гостей Лиха. Порочно доступные и доступно нагие, герлс обвили шеи гостей лебяжьими ручками, потянулись к лоснящимся рожам.
Ахенэеву партнерши не досталось.
— Блюди, Вальдемар, невинность. — С ехидцей, предвосхищая события, пробросил Яков. — Оно понятно: несмелому — пенки! — И заржал.
— Представление продолжается! — Блажно завопил ведущий и комната погрузилась во мрак. Но — ненадолго.
Заметавшись, темноту пронизал узкий луч, выписал в центре сцены непонятный Ахенэеву каббалистический знак. Зазвучала чарующая музыка и посредине эстрады, с хлопком, вырос огромный бутон Лотоса. Лепестки цветка раскрылись, и перед пресытившейся зельем и ласками публикой предстала нимфа.
Длинные до пят, белокурые волосы, нежные алые губы. Поза девушки — сама невинность. Тонкий манящий голосок что-то напевал…
И у Владимира Ивановича кольнуло под лопаткой: оградить, защитить малышку от прелюбодеев — таким был первый, инстинктивный порыв души Ахенэева.
Не соображая, что вытворяет, он рванулся к Якову и мертвой хваткой вцепился в шкуру. Яков охнул, воззрился на соседа.
— Неужто забрало? — Черт по-своему объяснил причину столь бесцеремонного жеста. — Погоди! То ли еще будет! Ой ей-ей… Эх, Эльвирочка-вампирочка, адов цветик!
— Какая вампирочка, рогатая твоя образина? — Владимира Ивановича била нервная дрожь. — Зачем девочку портите?
— А-а-а, — Яков разочарованно махнул лапой. — Ломай стереотипы, мэн! Смотри внимательнее…
Ахенэев обернулся к сцене, изумленно вылупил глаза и — оторопел. На зов солирующего саксафона, подстегиваемое всполохами юпитеров, выломилось рыкающее, мохнатое чудовище. Оно надвинулось на девушку, удлиняя, как в кошмарном сне свои лапы. Еще чуть-чуть, и страшные когти вонзятся в розовую плоть.
Гитары минорно застонали, ударные зачастили дробь.
Миг — и произойдет непоправимое!
Световой фон полыхнул вулканом, а нимфа?
— Кь-я-я!
Невинное создание отточенным ударом миниатюрной ножки опрокинуло чудовище навзничь. Девушка занесла над мохнатой грудой невесть откуда взявшийся клинок. Взмах, еще взмах — и в руках нимфы оказалась теперь нестрашная, обезвреженная голова.
Музыканты ударили в литавры, раздался бравурный победный марш.
— Я же тебе говорил, ломай стереотипы! — Яков весело подмигнул.
— Хороша-а?… Для ее шоу, мутантов, как в Испании — быков, — за неделю кормить перестают. И-эх! Коррида-Торреро!
— Вольдемар, Вольдемар! Владимир Иванович, очнитесь… — Противный голос Якова настойчиво терзал барабанные перепонки. Что за напасть: голос выталкивал из объятия Морфея.
— Сволочь, да и только… — Освобождаясь от остатков сна, болезненно простонал Ахенэев и размежил веки.
Расплывчатое Яшкино лицо приблизилось, ощерилось гаденькой гримасой смеха.
— На, лечись. — Он протянул салютующую пузырьками банку датского пива.
Владимир Иванович вяло шевельнул рукой и застыл: чьи-то еще очень приятные объятия удерживали, влекли к себе.
Он скосил глаза. Рядом, по подушке, струились знакомые по кошмарному шоу белокурые волосы, а
