«Свобода! Восьмичасовой рабочий день!» Листовки читали вслух и прятали по карманам, засовывали за пазуху, чтобы потом передать другим.
Рабочие с Биби-Эйбата подняли еще один флаг с лозунгами: «Долой самодержавие! Да здравствует социализм!»
Какая-то женщина сильным высоким голосом запела «Варшавянку» — ее разучивали на предмайских сходках, — и песню сразу подхватили.
И вдруг…
Фиолетов был готов к этому, но все же у него заколотилось сердце, когда он увидел, как со стороны набережной показался взвод конных казаков с винтовками за плечами. Из-под околышей казацких фуражек торчали взлохмаченные чубы. Впереди скакал офицер в синей шинели и с медалью «За усердие» на груди.
На площади офицер, а вслед за ним и казаки резко осадили коней.
Подъехал закрытый пароконный фаэтон; из него вышли полицеймейстер и пристав и молча рассматривали толпу. Растерявшиеся было рабочие осмелели, стали грозить им кулаками. Слышались выкрики:
— Долой казаков!
— Долой полицейских собак!
Тучный пристав, придерживая рукой шашку, сделал несколько шагов вперед и остановился, глядя в упор на оказавшегося перед ним Фиолетова.
— Чего вы хотите — вы, так называемые пролетарии? — в голосе пристава слышалась издевка.
— Политических свобод. Восьмичасового рабочего дня. России без царя, — ответил Фиолетов.
— Молчать! — взвился пристав, хватаясь за пистолет. — Разойдись!
— Вы же сами просили ответить. — Фиолетов усмехнулся.
— Господа! Я прошу разойтись! — вторил приставу полицеймейстер.
Никто не пошевелился.
Полицеймейстер переглянулся с казачьим офицером, и казаки защелкали затворами винтовок.
— Готовсь! — раздалась команда.
Толпа шарахнулась в сторону, закричали женщины, подхватывая на руки детей.
Некоторые рабочие были вооружены, и они тоже приготовили револьверы, ножи, палки. Другие стали выворачивать булыжники из мостовой.
К Фиолетову подбежал Вано, все еще со знаменем в руках, и встал рядом. Стало тихо и жутко.
— Взвод, пли! — прозвучала короткая команда.
Грянул залп, но пули никого не задели: казаки стреляли поверх толпы. Побежавшие было люди остановились, кто-то крикнул:
— Молодцы, казаки! В своих не стреляют!
— Ах, так? — пристав выхватил револьвер, но выстрелить не успел. Рабочий с завода Питоева швырнул в него камнем и попал в голову.
Это было настолько неожиданно, что пристав выронил револьвер и пустился бежать. За ним, оглушительно свистя, бросились несколько рабочих. Полицеймейстер стоял растерянный и напуганный. Казаки безмолвствовали.
Дом пристава был рядом, и Абдула, который оказался среди тех, кто гнался за приставом, потом с удовольствием рассказывал, как перепуганная насмерть жена блюстителя порядка умоляла рабочих, чтобы они пощадили ее мужа. «Он больше не будет, — лепетала она и, вталкивая своего благоверного в дверь, кричала в сердцах: — Я ж тебе, дураку, говорила — не ходи!»
Площадь стала пустеть, ушли казаки, уехал в своей закрытой карете полицеймейстер, и Фиолетов облегченно вздохнул.
Он думал: демонстрация удалась. Обошлось без жертв. Рабочие почувствовали свою силу. За один этот день люди стали намного ближе друг другу.
Фиолетов возвращался домой поздней ночью — мастер заставил работать сверхурочно — и вдруг при свете вечно горящих газовых факелов, заменявших на промыслах уличные фонари, увидел вдалеке силуэт женщины, которая что-то торопливо приклеивала к забору. Когда он подбежал к тому месту, женщины уже не было, а на заборе висела листовка, подписанная Кавказским союзом РСДРП.
Фиолетов знал об этих листовках, недавно их привез из Тифлиса грузин, назвавшийся Шота. Но кто же наклеил эту?
Он бросился было вслед за женщиной, но потерял ее из виду. Прошел еще квартал, вернулся назад, посмотрел по сторонам и остановился, не зная, куда идти дальше.
И тут он услышал голос Ольги:
— Это ты, Ванечка? А я думаю: кто это за мной следит? — Она вышла из своего укрытия — сторожевой будки возле заброшенного промысла.
— Ольга? Вот так встреча! — Он обрадовался вдвойне: и тому, что ее увидел, и тому, что именно она, а не кто-либо другой делала это опасное дело. — Я почему-то так и подумал, что это ты… И перепугался…
— Почему испугался, Ванечка?
— Опасное это дело.
«Опасное», «опасное»… — дружелюбно передразнила она. — Лучше возьми да помоги мне. Видишь, сколько еще осталось.
Вдвоем они справились быстро, и сумка, в которой Ольга хранила листовки, опустела.
— Тебе кто их дал? — спросил Фиолетов. — Авель?
— Нет, Петр… не знаю его фамилии.
— Монтин. Слесарем в Черном городе работает… — Он чуть помолчал. — Послушай, Ольга, почему ты на демонстрации не была?
— Как не была? Была и даже красный флаг несла.
— Почему же я тебя не видел? Я искал…
Она рассмеялась:
— …Иголку в стоге сена. Народу-то сколько было!
— Это верно… Одна была или с Иваном?
— Одна. Он не пошел. Да и мне не велел. Считает, что не женское это дело. А я пошла…
— Ты, оказывается, к тому же еще и непослушная жена.
— Ага… Не по Евангелию… Как это там говорится: «Жена да убоится своего мужа». — Она чуть помолчала. — Послушай, Ванечка, ты вроде приглашал меня по городу погулять, так ежели не раздумал, давай в воскресенье в крепость съездим.
Фиолетов обрадовался.
— С удовольствием, Оля.
— Меня Лелей дома мать звала. И ты так зови.
— Как хочешь. Могу и Лелей… Где мне тебя ждать?
— Ждать меня не надо. Я сама за тобой зайду часов в десять. Мне по дороге…
С самого утра в воскресенье Фиолетов не находил себе места. Надел новую вышитую косоворотку, до блеска начистил штиблеты и долго перед зеркальцем расчесывал волосы смоченным в воде гребешком.
— Что это ты прихорашиваешься, Вайя? Собрался куда? — спросила мать.
— На свидание готовится. Не видишь, что ли? — подал голос отчим.
— В город поеду, мама.
— А может, и вправду на свидание? — спросила мать. — Давно ль зазнобу нашел?
— Какую там зазнобу, мама. Просто знакомую. Она модисткой работает у нас в Сабунчах. Сегодня обещала зайти.
— Что ж, поглядим, кого ты мне в невестки выбрал.
Фиолетов хотел сказать, что Ольга замужем и о невесте говорить нечего, но не сказал. Мать была строгих правил и его знакомство с замужней женщиной, конечно, не одобрила бы.
