— Хорошо, Алеша, я этим займусь.
Фиолетов надолго запомнил пасмурное холодное утро двадцать третьего декабря. Шел мокрый снег, с моря дул порывистый, слепящий ветер, под ногами хлюпала жирная нефтяная грязь.
Ночевать он пошел к Байрамовым, но спать не пришлось. То, что он услышал от Абдулы, было очень тревожно. Все трое Шендриковых, действуя исподтишка, развили бурную деятельность. Им удалось сагитировать несколько сот человек, которые пообещали завтра утром прийти на промысел и пустить буровые.
— Ничего, Ванечка, я тоже кой-чему научился, — сказал Абдула. — Пока ты шел ко мне, я обегал десять, нет, одиннадцать казарм, и все, кто там живет, мусульмане и русские, не пустят завтра этих… как ты их называешь?
— Штрейкбрехеров?
— Вот-вот… Мне трудно выговорить это слово.
— Ничего, научишься… Ты здорово помог нам, Абдула, — похвалил Фиолетов товарища. — Но давай-ка сходим с тобой еще в другие казармы.
Всю ночь они собирали добровольцев и вместе с ними пошли к буровым Нагиева.
— Стойте здесь… — распоряжался Фиолетов. — Здесь… Здесь… — Он расставлял рабочие пикеты на пути тех, кто собирался утром пойти на работу.
В шесть часов еще было совсем темно и тихо, только гудел вдали неумолчный нефтяной фонтан и бесцельно лилась, растекаясь по долине, нефтяная река.
Фиолетов с Абдулой обходили пикеты.
— Кажется, идут… — шепнул Абдула. Послышались приглушенные голоса, все ближе, ближе. Фиолетов пошел им наперерез.
— А вы куда? — спросил он у первого, кто направлялся к вышке.
— Не знаешь, что ли? — угрюмо ответил тот.
Голос показался Фиолетову знакомым, он поднял фонарь, осветил лицо и узнал Переделкина.
— Дядя Петя! — воскликнул Фиолетов. — Вот так встреча!
— А, это ты, Ванюшка… Ну здорово… Ты чего?
Он попытался пойти дальше, но Фиолетов загородил ему дорогу.
— Туда не положено, дядя Петя.
— Но, но… Что значит «не положено»?
— Есть решение стачечного комитета…
— Плевать я хотел на твой стачечный комитет. Хватит! Набастовались! Я на работу иду, понял?.. Нам жрать неча.
— А нам есть что жрать, да?
Из темноты вышли пикетчики и неровной стенкой стали поперек дороги.
— А ну-ка отойдить в сторону! — вдруг гаркнул Переделкин. — Ребята! За мной!
Откуда-то из закоулков и дворов вынырнули несколько десятков человек и бросились на пикетчиков. Завязалась борьба. В руке одного из нападавших блеснул кинжал, но Абдула успел выбить его.
— Ты на кого замахиваешься, шайтан! — крикнул Абдула.
Штрейкбрехеры наседали. Казалось, еще минута — и они прорвут жиденькое заграждение, но тут на помощь пикетчикам из бараков и казарм стали выбегать рабочие.
Раздалось несколько выстрелов, и вслед за этим кто-то отчаянно крикнул:
— Казаки!
Рядом были бараки, склады, но никто не успел спрятаться. Затрещали выстрелы, засвистели нагайки. Несколько человек замертво упали на землю. От попавшего в голову булыжника свалился с лошади казак. С факелом в одной руке и с револьвером в другой бежали полицейские, путаясь в длиннополых шинелях. От порохового дыма запершило в горле.
Казачья пуля миновала Фиолетова, он отделался синяками, полученными в драке, и теперь с отчаянием искал в мятущейся толпе Абдулу: ему показалось, что его друг свалился на землю после первого залпа.
— Абдула!.. Абдула!.. — звал Фиолетов. Полицейские хватали первых попавшихся рабочих и тащили к тюремной карете. От них тоже надо было спрятаться.
— Абдула!.. Абдула!.. Где ты?
Казаки, сделав свое черное дело, отступили, увозя своего мертвого товарища, а толпа, осмелев, бросилась к тем, кто остался лежать на земле.
— Эти готовы… — сказал кто-то и, сняв шапку, перекрестился.
Абдулы среди убитых не было, и Фиолетов продолжал звать его.
— Я здесь, Ванечка… — услышал он наконец.
— Живой!.. Ну и напугал ты меня.
— Маленько раненный я, Ванечка. В руку… Как теперь работать буду, а?
— Идти можешь?
— Идти могу. В руку я раненный.
— Тогда скорей, а то еще в участок угодим!
Они добрались до пустого склада. Фиолетов зажег кусок пропитанной нефтью пакли — фонарь он потерял в свалке — и осмотрел рану. Пуля попала чуть пониже плеча, прошла насквозь, но кость как будто не задела.
— Счастливо отделался, Абдула. До свадьбы заживет.
…Через день в газете «Каспий», издававшейся на деньги «отца нации» Тагиева, появилась коротенькая, напечатанная петитом заметка:
«Забастовка продолжается. Сегодня, 23 декабря, в Балаханах произошло столкновение рабочих с казаками. Убиты шесть рабочих и один казак. Много раненых».
— Ну что, добились своего? — Фиолетов в упор посмотрел на Илью Шендрикова. — Шесть убитых рабочих, раненые. А если быть точным, то раненых более сорока.
Они встретились в комнате стачечного комитета. Илья пришел возбужденный, его маленькие глазки горели, на щеках снял лихорадочный румянец.
— Шесть убитых рабочих и более сорока раненых, — удрученно повторил Фиолетов.
— Не так уж и много, — бросил Шендриков. Фиолетова он побаивался, но держался с ним нагло.
— Какую подлость вы еще придумаете?
— Подлость? Однако вы неразборчивы в выражениях.
— А вы — в действиях, что куда хуже… Так что вы еще придумали?
— Мы будем мстить капиталистам. Око за око, кровь за кровь! Ни один убитый рабочий не останется неотмщенным!
Месть… Фиолетов вспомнил прошлогоднюю забастовку, когда тот же Илья подстрекал рабочих поджигать нефтяные пышки и ломать станки. А что, если этот авантюрист решит опять взяться за свое?
Фиолетов хотел посоветоваться с Джапаридзе и Стопани, но они еще не пришли, и он решил действовать на свой страх и риск. Очередное совместное заседание представителей рабочих и промышленников пока не началось, но уже подъехал генерал Джунковский и, заложив руки за спину, прохаживался по тротуару.
Фиолетов следил за ним через окно, все еще не решаясь выполнить задуманное, но наконец решился и вышел на улицу.
— Господни Джунковский…
— А, господин Фиолетов!.. Здравствуйте! Сегодня отличная погода. Вы не находите?
— Бог с ней, с погодой. — Фиолетов машинально снял очки и стал протирать их носовым платком. — Я хотел поговорить с вами наедине. Разрешите?
Джунковский кивнул и с любопытством посмотрел на Фиолетова. О чем собирается говорить с ним этот большевик?
