на имя самого губернатора. Надежды на успех он не питал, однако подумал, что бумага, как известно, все терпит, а значит, стерпит и это.
«Честь имею обратиться к Вашему превосходительству с покорнейшей просьбой. Я был задержан и заключен под стражу 24 февраля сего года в городе Баку вместе с Ольгой Ивановной Банниковой (которая есть моя гражданская жена) по одному и тому же делу. По постановлению министра внутренних дел мы высланы в Ваше расположение для определения места отбывания срока ссылки. Ольга Банникова следовала со мной в одной партии ссыльных и по состоянию здоровья была оставлена конвоем до следующего этапа в ярославской тюрьме. Принимая во внимание болезненное состояние Ольги Банниковой, нуждающейся в постоянном уходе, что подтверждается медицинским освидетельствованием, я обращаюсь к Вашему превосходительству с покорнейшей просьбой выслать нас вместе в один город.
Административно-ссыльный Иван Фиолетов».
Дождаться ответа на свое прошение он не успел.
9 сентября 1908 года правитель канцелярии вологодского губернатора Ивановский получил от своего начальника заведенное на Фиолетова дело с короткой резолюцией, начертанной самим Хвостовым. Начальник канцелярии не глядя, на ощупь достал служебный бланк с типографски напечатанным грифом «3 -й стол» и стал каллиграфическим почерком писать изрядно надоевший ему текст, в котором менялись только фамилии, даты да названия городов.
Бумага заканчивалась словами:
«По прибытии Фиолетова в Вологду господин начальник губернии назначил местом жительства ему город Сольвычегодск».
…Из Вологды конвой вышел утром. На нежарком осеннем солнце сияли златоглавые церкви кремля. Булыжная мостовая, деревянные тротуары, дворы — все было усеяно желтой опавшей листвой, шуршавшей под ногами ссыльных. Шли к пристани широкими прямыми улицами, застроенными аккуратными домами с наличниками и карнизами замысловатой северной резьбы. За заборами перекликались, стараясь перекричать друг друга, огненные петухи и беззлобно лаяли лохматые собаки.
У пристани стояла баржа, на которой предстояло добираться по Сухони — кому до Тотьмы, кому до Устюга Великого, кому до Сольвычегодска, а кому и дальше — уже по извилистой Вычегде — до Яренска и Усть-Сысольска, самого отдаленного города в губернии, куда ссылали.
Отчалили в полдень. Настроение у всех было приподнятое, как-никак тюрьма оставалась позади. Конвоиры тоже были настроены миролюбиво и не мешали петь песни, за которые на воле таскали в участок.
Перемигнувшись с незнакомой девушкой, по виду простолюдинкой, такой же, как Ольга, в ситцевой кофточке и жакетике, наброшенном на плечи, Фиолетов затянул на мотив «Коробушки»:
«Зазнобушка», очевидно, знала песню, и дальше они пели вместе:
— Как тебя зовут? — спросил Фиолетов у девушки.
— Казакова Дуся, — ответила она, поведя озорными серыми глазами. — А тебя?
Он назвался и спросил:
— Куда путь держишь?
— В Яренск… Даже не знаю, где такой есть.
— На северо-западе губернии. От Вологды семьсот шесть верст, от Петербурга тысяча двести восемьдесят пять. На реке Кижмоль… — Нет, он явно недаром учил географию России в бакинской тюрьме. — Имеются целебные источники… Две ярмарки, — продолжал он тараторить. — Собор и три другие церкви, если это тебя интересует…
— Ой, откуда ты все это знаешь! — Она искренне удивилась.
О «своем» Сольвычегодске он тоже мог бы рассказать немало, но этот город Дусю не интересовал. Они долго стояли на палубе, глядя на берега, покрытые лесом, то лиственным, багряным, то темным, густым ельником, кое-где отступавшим, чтобы дать место деревеньке или селу с рубленой церковкой и погостом. Дуся рассказывала про свою неудавшуюся жизнь, про покойного мужа-пьяницу и охальника, поведала, что сослана она на два года, а арестована была в Киеве.
До Сольвычегодска добирались трое суток. Баржа останавливалась в Тотьме и Великом Устюге. В кристально чистой воде Вычегды отражались одинокие рыбацкие избы на берегу, строгие древние церкви. Печальный звон их колоколов был слышен за много верст.
На пристанях к барже степенно подходили северные красавицы с иконописными лицами и, опустив глаза долу, угощали арестантов разной домашней выпечки снедью — шаньгами, калачами, ватрушками. Конвойные их не отгоняли.
На четвертые сутки, под вечер, за крутым поворотом Вычегды показался Сольвычегодск. Города еще не было видно, но в ясном закатном небе уже обозначились громады двух пятиглавых соборов. Затем вырисовалась розовая кирпичная стена Введенского монастыря с многочисленными церквами и звонницами, на которых висели отлитые здесь же, в Сольвычегодске, семпдесятипудовые колокола, древний гостиный двор, красивое здание присутственных мест, украшенное колоннадой.
Пристань была вся заполнена народом. Несколько сот человек глядели на приближавшуюся баржу. Все дружно махали фуражками и платками, что-то кричали, улыбались.
«Наверно, кого-то встречают», — подумал Фиолетов и посмотрел назад, не идет ли следом пароход с гостями. Но парохода не было.
«Да ведь это же нас встречают! Нас!» — вдруг догадался Фиолетов, и радостный комок подступил к горлу. Пристань запрудили политические ссыльные. Они узнали, что сегодня придет очередная баржа с «пополнением».
Конвой стал выпускать на берег тех, у кого в Сольвычегодске заканчивался этап, остальные должны были оставаться на барже, и Фиолетов тепло простился с Дусей Казаковой.
— Счастливо тебе добраться до твоего Яренска, — сказал он, пожилая ей руку.
— Спасибо, Иван… Я тебе напишу в Сольвычегодек.
Едва Фиолетов сошел на берег, как очутился в крепких объятиях какого-то совершенно незнакомого человека в шляпе, который выхватил у него из рук узелок с вещами.
— У вас есть где остановиться? — спросил он. — Впрочем, я задаю нелепый вопрос. Это от радости. Здесь так редко можно встретить свежего человека с воли! Я имею в виду своего человека… Меня зовут Запорожный. Семен Пантелеймонович. А вас?.. Очень приятно. Сейчас пойдем ко мне, это недалеко, и вам не придется на ночь глядя искать пристанище.
Пока он говорил, с Фиолетовым успели поздороваться десятки людей, тоже незнакомых. Они спрашивали, как он доехал, откуда он и не нужна ли ему помощь. Запорожный ревниво отстранял их.
— Ивану Тимофеевичу ничего не требуется. Он мой гость.
Домик, где Запорожный снимал комнату, стоял на берегу реки, окнами на воду. Вяло тявкнула собака, но, узнав своего, вильнула хвостом и снова залезла в будку.
