обыграть Фиолетова.
— Больше, чем по четыре, не собираться! А нас, если я не разучился считать, пятеро. Может быть, мне уйти? — Зевин рассмеялся.
— А что, — сказал Подбельский. — В Кадникове, откуда я имел честь недавно прибыть, меня посадили в тюрьму за то, что нас собралось трое. Не пятеро!
— На всякий случай задернем занавеску, — сказала Ольга и стала собирать чай.
— Товарищи, а вам не кажется, что скоро наступит Первое мая? — спросил Фиолетов, подавая Подбельскому чашку. — В Баку, наверное, уже готовятся.
— В Якутии тоже… Я ведь оттуда родом, — сказал Подбельский. — Там первого мая гуляют метеля и стоят трескучие морозы.
— А здесь что будет? — подал голос Зевин. — Никто из нас, по-моему, не был в Яренске в это время. Все — осенне-зимние.
— Вот увидите, теплая будет погода, — предсказала Ольга.
— Значит, праздник будем устраивать в лесу, — подытожил Фиолетов. Относительно того, что Первое мая надо обязательно отметить, у него не было ни малейшего колебания.
После чая Фиолетов играл в шахматы с Зевиным и выиграл. Подбельский расспрашивал Ольгу про Баку; он провел юность на севере, и с удовольствием слушал рассказ о юге. Шендеров читал повести Пушкина, которые Фиолетов принес для хозяина квартиры.
Едва ушли гости, Фиолетов стал раскладывать на столе книги.
— Может, ты сперва поможешь посуду убрать? — попросила Ольга.
— Лелечка, ты же знаешь, что мне надо заниматься.
Она сделала вид, что обиделась.
— Хорошо, хорошо. Сей минут мы вымоем всю посуду, — объявил он громогласно.
Он лихо взялся за дело: налил из самовара в таз горячей воды, схватил стакан и тут же уронил его на пол. Взял другой и, вытирая, раздавил. Третий стакан Ольга ему уже не дала.
— Спасибо, Ванечка… Чем мы будем расплачиваться с хозяйкой? — спросила она.
— Ничего, — ответил он бодро. — Я им за эти стаканы дров нарублю целую поленницу. Вот и расквитаемся… Леля, а ты догадалась, что я нарочно стаканы бил, чтобы ты меня больше не просила мыть посуду?
— Конечно, Ванечка.
Он подошел и чмокнул ее в щеку.
— А все-таки хорошо, что ты есть на свете!.. Хочешь, пойдем погуляем?
Она обрадовалась. Гулял Фиолетов мало, особенно во время, которое сам себе отвел на подготовку к экзаменам.
— Пойдем знаешь куда? — Через мост к лесу, — сказал он. — Очень люблю эту дорогу. Одевайся, пока не передумал.
К зиме им выдали одежные деньги: Фиолетову — 8 рублей 69 копеек, Ольге — 7 рублей 53 копейки. И они купили в лавке купца Синельникова по паре ботинок, а на зимней афанасьевской ярмарке — по подержанному овчинному полушубку.
К вечеру стало подмораживать и затихла капель с крыш, только блестели, переливались на закатном солнце синими огнями длинные сосульки. Под ногами хрустел ледок, был чист и прозрачен воздух.
— Как тут хорошо дышится, не то что в Баку, — сказала Ольга.
— А ты знаешь, Леля, я очень соскучился по Баку.
— Не по Баку ты соскучился, Ванечка, а по работе, по забастовкам своим, по митингам, по дискуссиям…
— А ведь угадала. — Он весело рассмеялся. — Там — жизнь, движение. А здесь — тишина, покой…
— Ничего, ты их скоро нарушишь, чует мое сердце.
— Не ты, а мы, — поправил ее Фиолетов.
Дома скоро кончились, и они пошли по укатанной до зеркального блеска, уже пожелтевшей от конского навоза дороге, которая вела к деревне Богословский Погост. Шли медленно, и их нагнал мужичок, очевидно спешивший в ту же деревеньку.
— Здравия желаю, молодые люди, — сказал он. — Гуляем?
— Гуляем, — ответил Фиолетов.
— Это хорошо… Урожай сего лета ладный будет, — объявил мужичок.
— Откуда знаешь, папаша?
— А ты, мил человек, глянь-ка на дорогу, что по речке идет. Видишь, дорога-то поднимается, а края- то низкие, дорога-то куда как выше снегу стала.
— Ну и что, что выше?
— А то, что примета есть: ежели весной, об эту пору, дорога бывает нижен снегу, тогда по весне мы на охоту в лес уходим и не сеем. А нонешний год высеем поля.
— А часто дорога бывает ниже снегу?
— Ой, часто, мил человек, почитай, каждый третий год…
«Да, несладко живется тут крестьянам, — подумал Фиолетов. — Каждый третий год неурожай». Мысль перекинулась на Туголуково. Казалось бы, пора забыть, столько лет минуло, ан нет, глядишь, и выхватит лучик памяти из темноты какую-нибудь картинку детства… Что там сейчас, в Туголукове? Тоже недороды, нищета, от которой уехали мать с отчимом, надеясь на лучшее, а что нашли? И так повсюду на Руси. Недавно газеты писали о голоде где-то в Заволжье. А почему голод? Или мало земли в России, или так уж плоха она? Поди попробуй втолковать вот такому мужичку, что не от бога недород и не от бога голод… А втолковывать надо, иначе все так и останется до второго пришествия — голод, рабская покорность судьбе…
Глава четвертая
Собрание, которому предстояло решить вопрос о праздничной маевке, назначено было на шесть часов вечера. Место встречи выбрали около водяной мельницы на речке Кишере. Вечер выдался погожий, тихий, теплый. Снег остался лежать только в лощинах. Речка разлилась, затопив низкий берег полой водой.
Сперва Фиолетова провожала Ольга, потом он пошел один. Чтобы не привлекать внимание полиции, решили, что около мельницы соберутся только уполномоченные от участков.
Фиолетов шел, напевая веселую песню и помахивая вырезанной по дороге тальниковой палочкой. В детстве, в Туголукове, он любил в эту весеннюю пору мастерить из вербы свистульки, хотел было сделать и сейчас, но решил, что свистеть в дуду несолидно, да и не стоит оглашать воздух свистом, когда идешь на тайную сходку.
Собирались по одному… Вот показался Зевин и помахал ему рукой. Пришел подтянутый, щеголеватый Подбольский. Секретарь колонии — добродушный толстяк Тронов. Павел Антонович Платонов, увидя Фиолетова, издали дружески кивнул ему. Несколько человек Фиолетов не знал; их выбрали недавно, одновременно с ним.
Подмытая недавним паводком могучая сосна лежала вдоль берега, на нее все уселись. Пахло смолой. В подступавшей к берегу березовой роще горланили устраивавшиеся на ночь грачи. Замшелая мельница отражалась в воде.
Было спокойно, тихо, и ничто не напоминало Фиолетову сходку где-нибудь на горе Степана Разина или возле мусульманского заброшенного кладбища, когда каждую минуту надо было ждать казаков, налетавших со стремительностью бакинского норда.
Колонистский староста Платонов встречал Первое мая б Яренске уже в четвертый раз и вспомнил, как
