отмечался этот праздник и в 1906, и в 1907, и в 1908-м годах. Устраивали демонстрацию на Торговой площади, с красным флагом, с «Марсельезой», а заканчивали митингом на городском кладбище, у могил политических ссыльных. Стояли, обнажив головы, и вспоминали тех, знакомых и незнакомых, кто так и не дождался того светлого дня, за который отдал жизнь. Полиция не решалась вмешиваться, чинно шла рядом с процессией, и можно было подумать, что полицейские скорее охраняют демонстрантов, чем препятствуют им. По дороге к ссыльным присоединялись местные жители, сначала робко, по одному, а потом, увидев в рядах своих, группами, все смелее… Доктор Волк, учительницы Титовы, сестры Писаревы… Было странно видеть в первомайской колонне бородатого отца Иосифа, который вместо молитв пел своим могучим басом революционные песни. Со страхом и любопытством смотрели на него из окон богобоязненные и трусливые купчики, крестились и охали, не зная, что и подумать про своего пастыря.
Что-то будет теперь? Как пройдет майский праздник 1909 года, когда не то что демонстрация — безобидное чаепитие впятером карается тюрьмой?
— Товарищи, надо бы охрану выставить, — спохватился Фиолетов. Он все еще помнил печальные уроки Баку.
— А стоит ли? — возразил Платонов. — Тайна нашего собрания соблюдена… Впрочем, если вы считаете нужным…
— Понял вас… Я покараулю, — ответил Фиолетов. Он пошел в березовый, росший на бугре лес, откуда открывался вид на дорогу в город, по пути срезал вербовую ветку и быстро смастерил свнстульку.
— Свистну, если что! — крикнул он сверху.
Он сел на пенек и подумал, что хорошо бы прийти сюда и набрать кувшин березового сока, да еще заквасить его, как делала мать в Туголукове. В Балаханах березы не растут, там вообще ничего не растет, одни нефтяные вышки.
Задумавшись, он чуть было не проглядел, как на дороге вдруг показались мчащиеся во весь опор конные полицейские с бородатым исправником на первом коне.
Фиолетов выскочил из своего укрытия и пронзительно засвистел в дудку.
— Полиция! — крикнул он.
Бежать к своим было бессмысленно, он скрылся за деревьями и едва забрался в чащу, как к берегу прискакали всадники и окружили собравшихся. Через несколько минут Фиолетов осторожно вышел из укрытия и увидел, как их повели по дороге в Яренск. Исправник размахивал плеткой и что-то кричал, обращаясь то к Платонову, то к Зевину… Фиолетов дождался, когда арестованные скрылись нз виду, и побрел домой, запоздало ругая себя за то, что не смог вовремя предупредить товарищей.
«Вот тебе и „тайна нашего собрания соблюдена“», — думал он. Откуда же узнали полицейские и час и место где должны были собраться ссыльные? О предательстве думать не хотелось, но именно эта мысль не покидала ею. «Не господь же бог надоумил уездного исправника прискакать к заброшенной мельнице». Он стал перебирать в памяти всех, кто участвовал в сходке, и сразу же отмел подозрения от Платонова, Тронова, Зевина, Подбельского… Оставались те несколько неизвестных ему уполномоченных от районов. Почему-то в глазах стоял смуглый, с гладко зачесанными черными волосами молодой человек, не в меру говорливый и снабжавший каждую свою фразу энергичными жестами…
Ольга уже все знала и конечно же страшно волновалась за мужа, хотя хозяин Иван Иванович, который случайно видел, как вели арестованных, сказал, что Фиолетова среди них нет.
— В тюрьму их отправили, Ванечка, — сказала Ольга.
— Вот тебе и Первое мая. — Фиолетов невесело усмехнулся. — Однако все равно, да что там все равно, тем более надо готовиться. Даже если их не выпустят.
Их выпустили на второй день. До двадцать второго апреля, дня, когда решено было отметить Первое мая, оставалась ровно неделя.
Фиолетов сразу же пошел к Платонову.
— Рад вас снова видеть в этом доме, Павел Антонович… Выпустили-таки? — Широко улыбаясь, он протянул ему руку.
— Побоялись, что вы поднимете всенародную бучу.
— И поднял бы!.. Уже сагитировал народ устроить перед тюрьмой манифестацию.
— А может быть, и вообще напасть на тюрьму? — Платонов улыбнулся. Ему все больше нравился этот решительный парень.
— А что вы думаете! Придет время — и на тюрьмы нападем!
— Правильно, Иван Тимофеевич. Только с таким боевым настроением и должен жить наш брат большевик… Ну, что у вас нового? Рассказывайте.
— Нового мало, Павел Антонович. Написали листовку к Первому мая. Вот теперь с Ольгой сидим все вечера и переписываем. Пишущей машинки нет, гектографа нет…
— А вы умеете пользоваться гектографом? — Платонов оживился.
— Умею… Собственно, из-за гектографа в грозненскую тюрьму угодил.
— Вот как… Гектограф есть, Иван Тимофеевич. И будет просто чудесно, если вы используете его по назначению.
— Что ж, на квартире у нас пока спокойно, можно и у нас. — Он помолчал. — Вам, Павел Антонович, не кажется странным, что полиция приехала туда на берег очень вовремя?
— Кажется, Иван Тимофеевич. И наводит на грустные размышления.
— Но кто? Вас всех в одно и то же время посадили и всех одновременно выпустили — так?
— Так. Но это еще ни о чем не говорит.
— Знаю… С вами был такой говорливый товарищ, все время руками махал. Кто это?
— Самуил Каневский. Член РСДРП. Сослан на три года…
— Что-то я его раньше не встречал.
— Он лежал в больнице несколько месяцев.
Первое мая в Яренске все же отметили. Фиолетов с Ольгой отпечатали листовки. Этим занимались средь бела дня, полагая, что налета полиции всего вернее ждать ночью. Налета не было. Правда, проверявший их ежедневно полицейский Федоров зашел как-то не в обычное время, но все опасное уже лежало в подполье у хозяина.
Фиолетов раздал листовки надежным товарищам, а часть оставил себе.
— Ну, Леля, вспомним Баку?
— Вспомним, Ванечка, — ответила она радостно.
Все было почти так, как в первый год их знакомства. Плоская фляжка с клейстером лежала в одном кармане, листовки — в другом. Работали порознь, но так, чтобы видеть друг друга. Условились, если встретится полицейский, говорить, что идут за доктором.
Когда они вышли, еще только начало светать и сонно перекликались первые петухи. Фиолетов оглядывался, намазывал клеем листовку и быстро, с размаху пришлепывал к стене или двери. Потом искал глазами Ольгу — все ли у нее в порядке? — находил и шел дальше, радуясь, что делает доброе дело.
Утром Фиолетов прошелся по улицам и вернулся домой веселый. Если бы видела Леля, с каким остервенением срывал исправник их листок с двери своей конторы!
…А в следующее воскресенье они устроили небольшую вылазку в лес. Компания уже установилась: Фиолетов с женой, Платонов, Зевин, Подбельский. Из местных были доктор Волк и сестры Писаревы, все трое, как на подбор, молоденькие, хорошенькие, в модных кофточках, выписанных из Петербурга. Ольга сначала стеснялась своего простенького, со стоячим воротничком платья, но оказалось, что как раз на него женщины и обратили внимание, а когда узнали, что Ольга шила его сама, взяли с нее обещание сшить им по такому же.
Как было хорошо в тот день в лесу! Теплое солнце пробивалось через молодую листву берез, лениво шевелились на земле их дырявые тени, и заливались, щелкали, рассыпали трели неумолчные соловьи в кустарнике на берегу речки. Цвела и сладко, пряно пахла лесная черемуха, горчил чебрец, источали смоляной запах новые, нежно-зеленые иголки на лиственницах…
Подбельский захватил с собой фотографический аппарат, треногу и, накрывшись черным платком, снимал всех.
