ходики. Большая и малая стрелки почти сошлись на двенадцати. — С новым, тысяча девятьсот десятым годом, товарищи!
Выпить не успели: кто-то осторожно стукнул в дверь. Все встрепенулись.
— Не бойтесь, это я, — сказал хозяин Иван Иванович, входя в комнату с наполненной до краев стопкой в руке. — Дозвольте, и я с вами. Как скляно налита сия чарка, чтоб так скляна была и жисть ваша!..
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
Весть о Февральской революции пришла в Баку лишь 2 марта. В этот день Фиолетов, как обычно, проснулся ни свет ни заря. Утро выдалось ясное. Со стороны станции доносились паровозные гудки. Скрежетали колеса конки. Пронзительно кричали ослики. Фиолетов вышел на улицу, и первый, кого увидел, был мальчишка с наполненной газетами сумкой.
— Рэвалюция в Пэтрограде! — выкрикивал черноглазый сорванец, едва успевая класть в карман медяки. — Свэжий новость Пэтроградский тэлеграфный агентств… Рэвалюция в Пэтрограде!..
В свой «раствор» Фиолетов вбежал возбужденный до крайности.
— Леля! В России революция! — крикнул он, потрясая газетой. — Ты понимаешь? Ре-во-лю-ция! Самодержавие пало!
Они обнялись, словно встретились только что после долгой разлуки.
Фиолетов надел картуз, натянул куртку.
— Ты куда в такую рань? — спросила Ольга.
— На завод, куда же еще. Надо рассказать народу.
Ольга вынула из своих кос красную ленту, сделала из нее бант и приколола его на грудь мужу.
…Свершилось! Он ждал этого дня с тех пор, когда Авель Енукидзе на собрании подпольного кружка рассказал о том, кто сидит на шее у рабочего и крестьянина, а Вано показывал карточку с карикатурным изображением самодержца. Тогда Фиолетов впервые услышал призыв к свержению самодержавного режима. Было это семнадцать лет назад. Этот же призыв звучал на сходках, на митингах и манифестациях, и уже невольно Авель Енукидзе, а и сам Фиолетов бросал в гущу собравшегося народа: «Долой самодержавие!»
И вот оно пало. Было от чего радостно зашуметь в голове!
Много воды утекло с тех пор. В Баку Фиолетову не нашлось места. Его фамилию занесли в «черные списки», которые имелись на всех промыслах и заводах Баку. И тогда он поехал в Ташкент, оттуда на остров Челекен, где наконец-то устроился на работу.
На Челекен к нему приехала Ольга, освободившаяся из второй ссылки, которую отбывала неподалеку от Яренска — в Грязевце и Тотьме. Вместо назначенных ей пяти лет она пробыла в ссылке два года — помогла амнистия в связи с трехсотлетием дома Романовых.
Она добиралась до затерянного в Каспийском море островка через сотни препятствий — без вида на жительство, без денег, даже без точного адреса и не зная толком, на свободе ли муж.
Она везла с собой письма Ванечки: «Целую неделю я от тебя ни чертусеньки не имею. И благодаря этому со мной творится что-то ужасное. Я, кажется, сойду с ума, если несколько дней не получу от тебя весточки…» И еще открытку, на которой была нарисована Жанна Д'Арк во главе восставшего народа. На обороте карточки Фиолетов написал: «Так было, так будет опять».
…Он оказался прав: народ восстал, и не с пиками и косами, как это было изображено на французской открытке, а с винтовками и пулеметами.
По дороге он встретил сияющего от радости Абдулу.
— Поздравляю, Абдула! — крикнул Фиолетов.
— И тебя тоже, Ванечка! Куда бежишь?
— К себе на «Арамазд». А ты?
— Тоже к себе — на вышку. — Он вынул из кармана целую пачку свежих газет. — Раздам. Может, другим почитаю.
— Надеюсь, со своими комментариями.
— Конечно, Ванечка. Как ты меня учил. — Он посмотрел на красный бант на груди Фиолетова. — Мне надо тоже такой бант, правда? Теперь можно.
— Возьми мой.
— Спасибо. Я сейчас зайду в галантерейную лавочку и сделаю себе такой бапт, что все ахнут… Да, тебя вчера Мешади-бек искал. Может быть, он уже знал, что там делается в Питере?
— Едва ли… Про Алешу и Степана Георгиевича он ничего не говорил?
— Не говорил, Ванечка.
Ни Джапаридзе, ни Шаумяна в Баку не было. Шаумян после ареста в Грозном в 1916 году отбывал ссылку в Саратове. Джапаридзе, бежавший из очередной ссылки, находился в Трапезунде, где агитировал русских солдат бросить оружие.
Отсутствие друзей Фиолетов переживал особеппо остро. Неужели они не примчатся сюда, в Баку, не бросят все дела, не убегут, лишь бы оказаться в Баку, одном из самых революционных городов России?
Весть о падении самодержавия разнеслась мгновенно. Народ собирался на улицах толпами, грамотные читали газеты неграмотным, добровольные толмачи тут же переводили сообщения с русского на азербайджанский и персидский; армяне и грузины, как правило, знали русский язык. Кое-где на фонарных столбах появились красные флаги. Стихийно возникали митинги.
Фиолетов увидел полицейского с красным бантом на груди и расхохотался:
— Это же надо, до чего мы дошли! Сама полиция радуется, что сбросили царя.
За проходными воротами завода «Арамазд», принадлежавшего обществу по перекачке нефти по трубопроводам, Фиолетов увидел большую толпу рабочих, заполнивших заводской двор.
— Мы тебя ждем, Ванечка! — закричали несколько человек.
Фиолетов не заставил себя просить дважды. Он легко вскочил на стоявшую на дворе пролетку, окруженный тесным кругом рабочих, и стал говорить.
Возможно, какому-нибудь заправскому оратору его выступление показалось бы сумбурным, но Фиолетова слушали жадно, не спуская с него глаз, и это означало, что его слова доходили до сердца тех, кто собрался на заводском дворе. Он говорил о них, своих товарищах, с которыми бок о бок шел тернистым путем, приведшим к революции в России. По сути дела, он говорил о себе, вспомнил первую первомайскую демонстрацию в Баку, первую сходку у горы Степана Разина, первый кружок. Он имел право на эти воспоминания, потому что они не были им выдуманы для красного словца. Все, о чем он говорил, было пережито, случилось с ним самим, как могло случиться с любым из тех рабочих, кто его слушал сейчас.
Баку, Грозный, Яренск, остров Челекен…
…На Челекене он занимался все тем же — готовил к восстанию против царизма народ. Ему не забыть этот глухой, заброшенный остров, формой напоминающий птицу, летящую на запад, удаленные друг от друга на пять, на десять верст промыслы все того же Нобеля, трудную песчаную дорогу между ними, по которой он шагал пешком от вышки к вышке, чтобы встретиться с рабочими и поднять их на забастовку.
Ни кустика, ни деревца, где можно было бы укрыться от палящего солпца. Высокие сыпучие барханы. Два горячих озера с густо-розовой от серных бактерий водой. Тысячи мелких трещин в земле, через которые приходилось перепрыгивать, когда он сокращал путь и шел напрямик. По склонам в розовых ложах текли голубые горячие ручьи. Под ногами валялись камни, покрытые серебристой коркой колчедана.
Это было красиво, радовало глаз. Но в промысловой лавке нефтепромышленника Гадзинского
