Петр снял кафтан и повесил его на ограду памятника. Живой пристроил рядом свой цилиндр и тут же организовал прокат костюмов. Фото в кафтане — триста рублей, в цилиндре — сто. В кафтане и цилиндре — тысяча. Совсем раззадорившись, он сорвал с головы парик и принялся махать им, выкрикивая:
Какой-то немец, видимо, найдя Пашу достойным собеседником, толкнул его локтем в бок и, указывая на Савицкого, с уважением произнес:
— Алегзандер Невски! — и выставил большой палец.
— Алегзандер — хундерт рубель, — тут же сориентировался Живой.
— Ух ты! Смотри! — толкнул Пашу с другой стороны Бабст.
На набережную выкатили сразу четыре автобуса, и из них посыпались китайцы. Толпа запрудила все пространство перед памятником.
— Тридцать, сорок, — считал по головам Бабст. — Лучше, чем четыре свадьбы и одни похороны.
Живой достал из кармана смартфон, потыкал в кнопки, что-то прочел и завопил, обращаясь к китайцам:
— Питодадидо! Ибай лупу!
— Ты чего, опупел? — уставился на него Бабст.
— Языки учить надо, — помахал волшебной машинкой Паша. — Вот, читай! По-китайски Петр Первый — Питодадидо. Сто рублей — «ибай лупу». Сто пятьдесят рублей — «ибай уше лупу». Да ты не отвлекайся, считай. Пусикен! Руссише поэто! В очередь, сукины дети!
Следом за китайцами явились и японские туристы. Они фотографироваться не стали, а только слушали гида, переговаривались по-своему, смеялись и указывали пальцами на Живого. Отчетливо было слышно слово «Высоцкий».
— Радуйся, поэт, за Высоцкого тебя приняли! — съязвил Бабст.
— А чего сразу не за Визбора? — отвечал тот, прислушиваясь. — Да не Высоцкий, а «усоцкэ». По- японски — врун, лжец. Аниме надо смотреть! А кого это они так?
— Да тебя вообще-то.
— Значит, фотографироваться не будут. Вот был бы я в костюме Чебурашки — сразу бы понабежали. Ну и хрен с ними. В Чебурашке я бы сварился заживо. Уф-ф, жарко!.. Пойду передохну.
Он встал у ограды, на которой висел кафтан Петра, открыл колу и принялся обмахиваться веером, подаренным китайскими поклонниками Пушкина.
Тут к нему подошел здоровенный белокурый детина явно иностранного — скорее всего, скандинавского — вида. Он был в желтых шортах, синих гольфах и зеленой рубашке с подтяжками.
— Привет, — сказал скандинав по-русски с еле заметным акцентом, — можно с тобой сняться?
— Конечно! — с готовностью ответил Живой и тут же на всякий случай представился: — Александр Пушкин, русский поэт. Знаете такого?
— Очень хорошо знаю, — улыбнулся тот. — Я даже переводил тебя на шведский. Меня зовут Свен Карлсон. Но я не тот, который живет на крыше, просто у нас это очень распространенная фамилия. Я славист.
Паша улыбнулся в ответ и расшаркался:
— Очень приятно! Павел Живой, артист. А я-то думаю — чего этот викинг Пушкину тыкает? А он, оказывается, переводчик, свой человек!
— Нет, тыкать — это такая языковая привычка. У нас по-шведски нет всяких «вы» — «ты». Но если ты хочешь, я могу говорить тебе «вы».
—Да ну, ты чего, старик? — хлопнул его по плечу Паша. — Тыкай на здоровье. Ты же почти наш. Мы тебе даже скидку сделаем. За Пушкина — всего пятьдесят рублей. А если фоткаешься с Петром, то Пушкин бесплатно.
— Нет, с Петром не надо, — поморщился Карлсон. — Я лучше с тобой. А можно сниматься не здесь, а вон там, около собора?
— Ноу проблем! Костя, топай за нами!
Фотосессия прошла удачно. Пушкин даже попытался поднять своего переводчика на руки, чтобы выразить поддержку его деятельности. Это не получилось, и тогда могучий викинг сам поднял поэта на воздух и подержал над головой.
— А у Всадника-то не хочешь? — спросил Паша, принимая гонорар. — Памятник знаменитый. Россию поднял на дыбы!
— Он не только Россию поднял на дыбу, — нахмурился швед. — Вот скажи, Павел, ты никогда не думал, что означает эта змея?
— Ну то есть как — что означает? — пожал плечами Живой. — Зло мировое.
— Нет, — покачал головой Карлсон, — не мировое. Змея-то — это мы...
Пораженный такой трактовкой шедевра Фальконе, Паша некоторое время смотрел на представителя побежденной державы молча, а потом вдруг схватил его за руку.
