Допев до последнего куплета про необходимость отмстить захватчикам, княжна открыла глаза и поклонилась. раздались дружные аплодисменты.
— Браво! Бис!
Всеобщего восторга не разделял только Николай Иванович Сёмин:
— Товарищи! Что это за концерт вы тут устраиваете? — спросил он с интонацией бюрократа из советской комедии. — У нас, между прочим, рабочий день.
Но на него никто не обратил внимания. На стремянке уже стоял во весь свой прекрасный рост Петр Алексеевич Савицкий.
— Дорогие друзья! — громко сказал он. — Мы собрали вас здесь, чтобы объявить о чрезвычайном происшествии. Все вы знаете, что мэр Лиходумов затеял строительство бизнес-центра на исторической Вакховой Поляне. Это, конечно, безобразие, но это для вас не новость. Новость же вот в чем. рабочие, которых привезли на стройку из азиатских республик, сегодня подняли восстание и решительно выступили против уничтожения исторической поляны. Друзья! Неужели гастарбайтерам ваш город дороже, чем вам самим?
Общественность слушала затаив дыхание. Таких смелых речей не произносили в городе со времен перестройки.
— Мы предлагаем выйти на мирную демонстрацию. Столичная пресса и правозащитное движение не дадут вас в обиду. Остановим зарвавшихся бандитов! Не позволим им совершить очередное преступление!
Раздалось несколько неуверенных хлопков, но они тут же смолкли.
Паша поморщился и вполголоса сказал слезавшему со стремянки шефу:
— Ты, Алексеич, лучше бы лимонадом торговал. Не умеешь с народом разговаривать — не берись. Вот смотри, как надо, и учись.
С этими словами он одним прыжком вскочил на трибуну.
— Граждане! — заорал он так, что задрожали ветхие стены церкви. — Пырьевцы! Коллеги! Друзья мои! Черные тучи сгустились над нашим городом! С каждым днем все гуще кромешная тьма нашей жизни! Нас загнали в резервацию и лишили самого необходимого! А теперь коррумпированные бюрократы хотят надругаться над последним, что у нас осталось. Они хотят уничтожить историческую поляну и проткнуть наше небо своим восьмиэтажным фаллосом. Не дадим погубить древний Пырьевск! Укротим амбиции бандитского капитала! Долой вавилонскую кукурузину! В Шанхай их с небоскребами! В Сингапур! В Дубай их! Все как один выйдем на демонстрацию протеста! Революционно настроенная интеллигенция должна протянуть руку рабочему классу! Вперед, братья и сестры! Я первый лягу на омоновские штыки!
Оратор вытер пот со лба и спрыгнул со стремянки.
На этот раз аплодисментов не последовало вовсе. После Пашиной речи на лицах культурной общественности читалась отнюдь не решимость лечь на омоновские штыки, а скорее недоумение и тихий ужас. Многие переглядывались и спрашивали: «Кто это?» Бабст смерил Живого таким нехорошим взглядом, что пламенный революционер поспешил ретироваться за спину шефа. Дело было почти провалено.
И тут случилось неожиданное.
К стремянке подошел не кто иной, как Иван Иванович Савельев. По толпе собравшихся прошел тихий шелест: «Тот самый! Из архива! Смотрите-ка, выполз!» Видимо, обитателям церкви не часто приходилось видеть таинственного затворника.
Архивариус встал на первую ступеньку, и лестница зашаталась. Савицкий поспешил ее поддержать.
— Спасибо, Петр Алексеевич. Кхм. Я вот что хотел сказать... Мы тут сидим уже почти пятнадцать лет. Книги и архивные документы содержатся в ужасающих условиях, с нарушением всех правил хранения. Правила пожарной безопасности тоже не соблюдаются. Многие работники культуры потеряли человеческий облик. И никаких перспектив улучшения ситуации не видно. Поэтому предлагаю поддержать предложение потомков Льва Сергеича Собакина и выйти на мирную демонстрацию. Если мы сейчас не выразим свой протест, то уже никогда его не выразим. Мы все умрем на рабочем месте, и тогда книги и бесценные рукописи растащат и скормят скоту.
При слове «скоту» Савельев выразительно ткнул пальцем в сторону директора библиотеки и стал слезать со стремянки.
Собрание загудело.
— Правильно! — крикнула маленькая библиотекарша. — О нас напишут в газетах, и все узнают!
— Пора вставать с колен! — поддержал ее старший библиотекарь Сергеев.
— рабочие тоже люди!
— Собрание сочинений Чехова козы съели!
— Долой кукурузину!
Директор быстро протиснулся к стремянке и поднял руку:
— Товарищи! Товарищи! Успокойтесь!
Люди притихли.
— Во-первых, хочу заявить, что как старый коммунист — а я, как многие знают, член партии с 1957 года — я целиком и полностью разделяю и поддерживаю ваше справедливое возмущение.
— Ура! — крикнул кто-то в толпе.
— Но! — поднял палец директор. — Во избежание эксцессов и, упаси боже, человеческих жертв такие мероприятия необходимо согласовывать с администрацией. Кроме того, надо поставить в известность городскую ячейку КПрФ. Мы должны выступить сплоченно и организованно и иметь грамотные политические лозунги.
— Ага! — крикнул чей-то молодой голос. — Пока вы будете согласовывать, они там всех гастов перестреляют!
— А вам назначат место для демонстрации на вашей грядке с брюквой!
Директора оттеснили. работники культуры один за другим взбирались на стремянку и выкрикивали все, что скопилось на душе за долгие годы. Тут упоминались и грамматический террор, и Лжедмитрий, и торжество коррупции и невежества, и Гаага, и дочь мэра Стоза Михайловна, и какие-то волосатые свиньи, и даже комодские вараны. Когда революционная активность масс достигла критической точки, трибуну занял Костя Бабст.
— Я вас, ребята, хорошо понимаю, — сказал он. — У нас в музее тоже не сахар. Но все-таки тут Николай Иваныч правильно заметил: выступать надо сплоченно. Предлагаю создать организацию под названием «Культурный фронт» и всех присутствующих считать ее членами. Кто за?
Все дружно вскинули руки.
— Во! Отлично. А теперь слушайте гимн. Я его давно сочинил, думал, может, у нас в Питере что-то такое начнется. Вот теперь пригодилось.
Он пристроил гитару на коленке и объявил:
— Музыка Ганса Эйслера, слова Бертольда Брехта и Константина Бабста. «Марш культурного фронта».
И запел, громко и торжественно:
