пестрые кримпленовые платья этой самой мамаши, Клавдии Петровны. Делала комплименты ее безобразному жидкому перманенту, ее дешевым украшениям с красными и розовыми камнями – бр-р, безвкусица! Восхваляла ее сына-недоумка: ах, какой у вас чудный мальчик, чудный, прелесть! Не пьет, не курит. Студент, скромняга. А какой сын!
Клавдия Петровна важно кивала и соглашалась. Видно, и впрямь думала, что ее Вадик – завидный жених. Сам же Вадик был робок, молчалив и безынициативен, молча шел рядом, хмыкал носом и без конца протирал крупные старомодные очки с сильными диоптриями.
Тогда Алла Ивановна его и подтолкнула к Лялечке. Они даже сходили втроем в киношку: Лялечка, малахольный Вадик и, конечно, Клавдия Петровна. Куда же без нее?
На следующий день Алла Ивановна сладко улыбалась на пляже и, сидя под грибком, уговаривала мамашу:
– Ну, пусть дети побудут немного вдвоем, – медовым голосом ворковала Алла Ивановна. – Пусть сходят вечером в парк или на танцы!
Клавдия Петровна была непреклонна.
– Аллочка Иванна! – строго отвечала она. – Мой Вадик не так воспитан!
Алла Ивановна скрежетала зубами и мило улыбалась.
– Ну, не на танцы же вам вместе с ними идти! – с кислой миной говорила она.
– А Вадику на танцах делать нечего, милая моя. Вадик у меня человек серьезный. Студент!
Это она намекала на то, что Лялечка без высшего. Стерва. Через неделю Вадик обгорел до пузырей и совсем скис. Сидел в тенечке под платаном со страдальческой физиономией и разглядывал в бинокль фигуристых девок в купальниках. На Лялечку – ноль внимания, словно ее и нет.
Алла Ивановна обиделась, подхватила дочек и перебралась на другой конец пляжа. А встретившись с Клавдией Петровной на вечернем променаде, надула губы и отвернулась.
Дни-денечки между тем утекали. Лялечке было уже двадцать восемь, а Галочке – двадцать шесть. По вечерам Алла Ивановна, лежа в спальне, мысленно разговаривала со своим покойным мужем. Муж ее покойный был человеком очень умным. Только вот сгорел от рака печени в три месяца, как Алла Ивановна ни билась.
Муж служил в министерстве, на хорошей зарплате. Путевки, заказы – как сыр в масле каталась. А не стало его – выживай как знаешь. А как? Да так – девицам лучшие туфельки импортные, конечно, платья – только у хорошей портнихи, шубки, шапочки, сережки золотые в уши…. Билась как рыба об лед. Халтурила ночью, набросив на дверь ватное одеяло, чтобы девочки спокойно спали и пишущая машинка их не тревожила. Ночей недосыпала. С ног валилась. Но у дочек – все самое лучшее. Себе юбки перешивала, перелицовывала. Совсем уже было отчаялась – и тут ей судьба выбросила Никодимова.
Вместе стояли в универмаге за ангорскими костюмами. Все нервничали, большие размеры, как всегда, кончались. Алла Ивановна нервничала тоже. А как же? Лялечке костюм достанется, а Галочке? Обидно же будет. Никодимов стоял в очереди перед ней. Широкий, как шкаф, лицо красное, полное, руки крепкие, крестьянские, лысоват, нос картошкой. В пальто, шляпе и с портфелем. Дядька и дядька. Но если приглядеться – представительный. По-провинциальному, конечно (то, что он приезжий, Алла Ивановна поняла сразу).
– За костюмчиком тоже? – осведомилась Алла Ивановна. – Вот жене подарок будет!
Он мотнул головой:
– Сестре. Разведен я.
Алла Ивановна не в меру возбудилась.
– И что, проездом в Москве? – интересовалась она.
А что удивительного? В очереди люди всегда общаются. Постоишь часа два или три… Никодимов устал, хотел есть и пить, в пальто было невыносимо жарко. Очереди он ненавидел, впрочем, как всякий мужик, Москву не любил и слегка презирал, как всякий провинциал. Хотел домой. Очень хотел домой. До дрожи. Хотя дома было тоже мама не горюй.
Никодимов жил на кухне в шесть квадратных метров. Это после развода. Бывшая жена Зинаида занимала комнату четырнадцати метров. Она, их общая с Никодимовым дочка Любашка и новый Зинаидин муж Митрофанов, водитель автобазы номер пять. Хам и свинья. Под стать бывшей супруге Зинаиде, чтоб ей…
На ночь Никодимов разбирал на кухне раскладушку. Митрофанов вставал в шесть утра и начинал жарить яичницу. Горячие масляные брызги со сковородки летели Никодимову на лицо. Он укрывался с головой одеялом. В совмещенный санузел тоже было не попасть. Там Зинаида минут сорок строила на голове из белых, травленных до безжизненности паклевидных волос замысловатую башню. Дочка Любашка, позевывая, выходила на кухню без «здрасте» и «доброго утра». Хотя какое там доброе утро? Покой наступал только вечером. Все утихомиривались, и Никодимов читал газеты и пил на кухне чай.
Сестра – добрая душа – звала жить к себе. Но у нее самой – семеро по лавкам и три малюсенькие комнатухи.
Вообще-то самое разумное в положении Никодимова было жениться, создать семью, так сказать. Но требовалась женщина свободная и с жилплощадью – а с этим было никак. Была одна, Вера, малярша, женщина хорошая, чистоплотная, приятной наружности, – но жила со старухой-матерью на восьми метрах. Еще имелась инженерша с комбината. Бой-баба. У нее была квартира – но в квартире жило еще два ее пацана. Тоже не вариант. Вот тебе и город невест. Это в песне хорошо поется, а поди устрой жизнь. И все равно хотелось домой.
Москва на него давила, плющила всей своей мощью и объемом.
Алла Ивановна смотрела на Никодимова, как удав на кролика.
– Ну вот, миленько. Уже совсем близко. И возьмем костюмчики, – приговаривала она и нервно посматривала на часы. Никодимов тоже посмотрел на часы и вздохнул.
– Торопитесь? – осведомилась навязчивая дамочка.
Никодимов мотнул головой; до поезда оставалось четыре часа, до костюмов – минут двадцать. Когда подошли к прилавку, Алла Ивановна схватила два костюма, больше в руки не давали, и попросила Никодимова взять второй для нее. Никодимов пожал плечом и взял деньги.
На улицу вышли одновременно.
– Ох, дайте дух перевести! – кокетничала Алла Ивановна.
Никодимов опять пожал плечом, дескать, пожалуйста, кто ж мешает. Он опять посмотрел на часы и подумал, что надо двигаться к вокзалу, да и перекусить где-нибудь по дороге, на вокзале цены кусаются.
– Послушайте, – вдруг обратилась к нему дамочка. – Как ваше имя-отчество, простите?
– Петр Степаныч, – глухо буркнул Никодимов.
– Так вот, уважаемый Петр Степанович, – затарахтела она. – Пусть мое предложение не покажется вам странным, ничего такого в нем нет. – Она взволнованно сглотнула слюну. – Так вот, дорогой Петр Степанович. Я предлагаю вам зайти на часок ко мне, я тут рядом, в десяти минутах ходьбы, если быстрым шагом, то и за семь можно. Чаю попьем, дух переведете, отдохнете до поезда – ну что вам, право слово, на вокзале обретаться?
Никодимов вздрогнул и повел плечом:
– Неудобно как-то, мы ведь совсем незнакомы.
Алла Ивановна, видя его растерянность, воспряла духом, подхватила Никодимова за локоть и, приговаривая: «Что вы, что вы, приличного человека за версту ведь видно», потащила его за собой.
«Чего ей от меня надо? – удивлялся Никодимов. – Чудная какая-то дамочка. Может, чокнутая?»
До дома Аллы Ивановны дошли и вправду минут за десять. Дом был мощный, кирпичный, с хорошим ухоженным двором. Поднялись на шестой этаж, и Алла Ивановна открыла ключом массивную, обитую серым дерматином металлическую дверь.
Пока Никодимов раздевался в прихожей, Алла Ивановна уже вовсю хлопотала на кухне. Никодимов вымыл руки, и Алла Ивановна протянула ему маленькое махровое полотенце.
«Ничего себе хата! – удивлялся Никодимов. – Комнаты три, не меньше. Коридор метров десять. Ванная в розовой плитке. Ничего не понимаю. Может, она вдовица? Старовата, конечно, но юркая. И чего это она так старается?»
