«Уже и племяш народился! – обалдел Колька. – Или, скорее всего, племяшка».
Он подошел к коляске и заглянул внутрь. Младенец непонятного пола крепко спал и посасывал пустышку. Колька открыл дверь в избу. Пахнуло теплом и чем-то съестным. Колька сглотнул слюну и крикнул:
– Хозяйка!
Из кухни показалась Любка.
– Здорово, сеструха! – улыбнулся во весь рот Колька.
Любка охнула и прислонилась к дверному косяку, прижимая к животу поварешку.
– Ты? – тихо прошептала она.
– Я, а кто ж, по-твоему? – рассмеялся Колька. – А что ты так обалдела? Не ждала, что ли?
– Не ждала, – призналась сестра.
– Ну, ждала не ждала – а я вот, как видишь, нарисовался. Собственной персоной, – усмехнулся Колька и снял куртку и ботинки.
– А ты чего-то не радуешься, – удивился он.
– Я радуюсь, – тихо проговорила Любка и заплакала.
Колька открыл чемодан, стал доставать подарки и выкладывать их на стол. Любка стояла в дверном проеме и молча смотрела на него.
– Как племяша-то зовут? – обиженно спросил Колька. – Даже не написала.
– Дочка у меня, – ответила Любка. – Маринка.
– А чего не в честь матери назвала? – опять удивился он.
Любка ничего не ответила.
– Ну, иди, примеряйся, – важно скомандовал Колька.
Любка кивнула и продолжала стоять на месте.
Колька сел за стол и оглядел избу. В избе было чисто, а на окнах висели новые занавески.
– Ну а чего про братуху не спрашиваешь? Как у меня там, что?
Любка пожала плечами.
– Ну ладно, это правильно. Разговоры потом, успеем еще наговориться. А сейчас на стол собери. Проголодался я с дороги.
Любка кивнула и пошла на кухню. Колька посмотрел на нее.
– Че-то ты, мать, во все стороны разъехалась! – крикнул он вслед.
– Второго жду, – ответила Любка.
Колька был счастлив: родной дом есть родной дом. И слава богу, в нем все в порядке. «Молодец сеструха», – подумал он.
Любка на кухне гремела кастрюлями.
Дверь в избу растворилась, Колька услышал, как в сенях кто-то сбрасывает сапоги. «Вот и шурин, – подумал он. – Сейчас и познакомимся».
Но знакомиться не пришлось. На пороге стоял Синдеев.
Они стояли неподвижно и молча смотрели друг другу в глаза.
– Такие, значит, дела, – медленно и тихо произнес Колька. – Хорошие дела. Молодец сеструха.
Синдеев молча снял штормовку и повесил на гвоздь. Любка не выходила из кухни, оттуда слышались ее громкие рыдания.
Колька взял чемодан, шагнул к двери, надел куртку и ботинки и крикнул Любке:
– Не реви! Ребенку навредишь.
Он молча прошел мимо Синдеева и вышел на крыльцо. В коляске закряхтел младенец.
Колька спустился по ступенькам и пошел по тропинке к лесу. На улице уже стемнело. Он шел к деревне, и в его голове не было ни одной мысли – совершенная гулкая пустота. Шел он быстрым шагом, и вскоре показались огни деревни.
Он зашел в дом тетки Клавдии. Олька сидела и смотрела телевизор. Достал из кармана коробочку с серьгами, теми, что купил матери в Москве, положил на стол и сказал:
– Передашь тетке.
Олька кивнула.
Он вышел из дома и направился к автобусной остановке. Автобус довез его до железнодорожного вокзала. Колька взял билет и через полчаса уже сидел в купе поезда.
По радио гремела знакомая песня. Лев Лещенко мягким баритоном пел: «Прощай! Со всех вокзалов поезда уходят в дальние края! Прощай! Мы расстаемся навсегда под белым небом января!»
На улице стоял не январь, а вполне еще теплый октябрь, но сути это не меняло. Поезд увозил Кольку в дальние края – и точно навсегда. Он это знал наверняка.
Колька посмотрел в окно – поезд, дернувшись, медленно сдвинулся с места. Колька подумал, что ему очень хочется горячего и крепкого чаю. И желательно с бутербродом.
