что не рассчитывала: все равно ничего не обломится. Я тогда удивилась: «Почему?» А мама жестко ответила: «Потому!» И сказала, что больше к этой теме мы возвращаться не будем. Я рано стала взрослой – при такой-то жизни. Уже в четырнадцать вовсю крутила романы. Серьезные. В смысле, спала с мужиками – музыкантами какими-то, рокерами. В общем, неформалами. Мать ни на что не реагировала – ей было не до меня, она уже почти не вставала, была на инвалидности, бабка говорила, что я полная дура.
«Такой товар имеет цену», – цедила она и цепкими пальцами поднимала мой подбородок.
После восьмого класса я пошла работать в Мухинское натурщицей. Спрос на меня был огромный. Я там сразу стала своей и наконец действительно влюбилась. – Слава встала, потянулась и взъерошила волосы на голове. – Пойду поставлю чайник, очень хочется кофе! – В дверях она обернулась: – Я тебя не утомила?
Лена усиленно замотала головой.
Слава вернулась минут через десять, неся в руках турку с кофе и две кофейные чашки. Она удобно угнездилась в кресле, разлила кофе и закурила.
– В общем, мама тихо умирала, а я жила своей жизнью и ничего не видела вокруг. Однажды бабка мне дала денег. «Купи на рынке курицу и свари матери бульон», – сказала она.
Курицу я сварила, но потроха не вытащила. В общем, бульон испортила. Но мама курицу все равно съела. Ела и плакала. Соседка мне объяснила, как сварить бульон – с луком, морковью. Я пошла к бабке, все ей рассказала и попросила денег еще на одну курицу. В магазинах тогда ничего не было, а цены на рынке – сумасшедшие. Бабка посмотрела на меня и сунула мне в лицо здоровенную фигу.
В восемнадцать я забеременела. От своего любимого. Он был очень талантлив, подавал большие надежды, но беден как церковная крыса. Мать его жила где-то под Киевом, в селе под названием Остров. Вдовела, жила одна, болела, скотину не держала. Перебивалась кое-как, но посылала с проводником в Питер сало, картошку, банки какие-то. Это нас здорово поддерживало. Про свою беременность я матери не сказала – понимала, что она тихо уходит. Мы расписались и жили в общаге. К матери я прибегала каждый день, иногда оставалась ночевать. Вот в одну из таких ночей она мне и рассказала все про бабку. И после этого рассказа я долго не могла прийти в себя. И до сих пор не могу. – Слава хрипло рассмеялась.
Она долго молчала. И Лена молчала тоже. Понимала, что сейчас услышит какую-то трагическую историю, страшную тайну, и ей было не по себе, как-то даже жутковато, но при этом она с замиранием сердца ждала продолжения, и Слава наконец заговорила.
– Бабка родилась в 1898-м. Она была из обедневших мещан, которые решили попробовать себя в торговле. Открыли канцелярскую лавку, но дело не заладилось. Перебивались с хлеба на воду. В доме было три дочери, и всех надо было пристроить, а это было делом непростым. Младшая, Ганечка, от этих проблем их сама освободила – умерла от чахотки. Уже легче – осталось две сестры: средняя, Клавдия, моя бабка, и старшая – Зинаида. Зинаида была хорошенькая: тоненькая, белокурая. Глупенькая, правда. Все хихикала непонятно чему. А Клавдия в семье считалась самой умной, даже отец ее побаивался и никогда не трогал, а рука у него была тяжелая. Но вот красоты бабке бог не дал – носик уточкой, глазки блеклые, волосы серые. А вот стать была: рост хороший, бюст, бедра. Голова назад закинута, подбородок кверху – типа, всех я вас имела в виду. Впрочем, так оно и было – всех всю жизнь она имела в виду. Зинаиду просватал какой-то дальний родственник из деревни. Сбагрили ее и до смерти радовались, а к Клавке никто не сватался, все ее побаивались. Впрочем, один смельчак нашелся. Лавку свою убыточную они к тому времени решили продать, и покупатель, купчишка какой-то мелкий, на Клавку запал, сделал ей предложение. Складывалось все удачно: и дочка пристроена, и лавка на месте. Но Клавдия еще долго ерепенилась, мурыжила жениха. Тот от любви весь высох. Короче говоря, сыграли свадьбу в 1914-м, Клавдии было тогда шестнадцать лет. Наняли квартиру рядом с родителями. В лавке дела шустрее пошли. А вот семейная жизнь у молодых не заладилась. Муж ее любил до смерти, а молодая в чувствах была холодна и скоро отказала ему от постели. Говорила, что не любит и что замуж ее выдали против воли. Он старался, как мог. А Клавдия была безучастна. Что делает русский мужик в таком случае? Запивает. И он запил. Страшно, по-черному. Разорились они быстро, и он уже стал из дома вещи таскать. Говорили, что била она его страшно – сковородой, ухватом. Уходила к родителям, а те гнали назад, «к законному». В общем, где-то через год после «счастливой» семейной жизни он пропал. Подали заявление в полицию. Нашли труп какого-то утопленника. Опознать его было почти невозможно, но Клавдия признала, что это ее муж. Похоронили. Отец ее тоже вскоре умер, мать Зинаида забрала в деревню – с детьми помогать. Клавдия осталась одна как перст. Ни родни, ни денег. А выживать надо. Сделала себе рекомендации липовые – умная была, ловкая, – устроилась прислугой в богатый дом. А там своя история. Хозяйка из купцов, очень богатых и известных. А хозяин – из обедневших князьев, родословная хорошая, а сам гол как сокол. Жил за счет жены. Вот такой мезальянс. Мало того, еще картежник был и гуляка, да и выпить не дурак. Жена его любила до смерти, а сама слаба здоровьем была – родить ему не могла. Вот он на этом и играл – она боялась, что он уйдет, и денег ему давала без счета, а сама страдала невыносимо и болела. Неделями в постели лежала и слезами умывалась. В общем, по закону жанра, бабка моя с этим князьком сошлась. Ему, молодому и здоровому, естественно, была нужна здоровая баба. К девицам он не ходил – был брезглив, а любовницу не заводил – на нее нужно было тратиться, да и боялся огласки. А здесь, думал – простая деваха, наивная. Будет счастлива от самого факта. Но просчитался. Скоро Клавдия забеременела. Он был на седьмом небе. А она – свои условия. Из прислуг – уходит. Далее – квартира ей нужна маленькая, но уютная. И в хорошем доме. Содержание, естественно. Ребенку приданое. Прислуга не помешает. И так далее – со всеми вытекающими. Он был слегка ошарашен, но условия ее принял. Зная бабку, не исключаю, что там нашлось место и шантажу. Но он страстно хотел ребенка, и к тому же к ней тоже успел прикипеть. Не заметил, как влюбился, и уже не мог без нее жить. – Слава усмехнулась: – Знаешь, видимо, в делах интимных она была большая дока. Ну, мне почему-то так кажется. Даже в старости чувствовался в ней какой-то мощный импульс, несмотря на то что красавицей она не была. Да и красота не имеет к этому ни малейшего отношения. Ну, ты понимаешь, о чем я. Вспомни историю, – продолжала Слава. – Все великие любовницы были отнюдь не красавицы.
Лена кивнула, соглашаясь.
– Как ты понимаешь, все ее условия он, конечно, выполнил. Зажила она весьма и весьма неплохо – так, как никогда не жила. Другая бы радовалась, а ей показалось маловато. Что ей квартирка в три комнаты, когда есть дом на Гороховой? Что ей прислуга, когда могут быть и горничная, и кухарка? А экипаж? А магазины, курорты, заграница? Загородное поместье? Короче говоря, сказка о Золотой рыбке, не иначе. Он ей объяснял, что развестись никак не может – живет на средства жены. А она его пугала, что отвезет ребенка к богатой родне в деревню, и он его не увидит. Как всякая аферистка, умела блефовать, а он, дурак, велся и валялся в ногах. Что бы как-то ее умаслить, стал тырить драгоценности у жены и таскать ей. А там ничего простого не было – сплошной Фаберже. Клавка на какое-то время утихала, а потом опять за свое. Он утешал ее тем, что жена совсем плоха и осталось ей немного. В общем, надо подождать. Дождались – грянула революция. А когда началась экспроприация экспроприаторов, законная его в одночасье от сердечного приступа и померла – когда бравые матросики начали при ней заворачивать в скатерти вазы эпохи Янь и столовое серебро. А муженек ее тем временем ховался у возлюбленной. Это было выгодно – с происхождением у той все было в порядке. Что мог, он из тайника в доме на Гороховой ночью вынес. Кое-что успел забрать из банковского сейфа – и это было чудо. Клавдия родила мальчика – восьмимесячного, раньше срока. С князем они оформили законный брак, и он умолял ее бежать. Она бы рада, но заболел и без того слабый младенец. Клавка была готова сдать его в больницу или в приют, говорила, что он не жилец, но князь посмотрел на нее как на умалишенную, она испугалась и замолчала. Ребенок умер через месяц. И тут свалился с инфлюэнцей князь, а через несколько дней – она сама. Оба лежали в бреду и с высочайшей температурой. Некого было даже послать на рынок за молоком – прислуга испугалась заразы и сбежала. Князь умер, а Клавка еще лежала рядом с ним два дня, только потом хватило сил оттащить его труп в прихожую. Когда она чуть пришла в себя, то собрала вещи и стала пробираться к сестре в деревню. Оделась по-деревенски, все ценности зашила под нижнюю юбку. Говорила, что юбка была неподъемная. В деревню она пробралась без потерь. Кто будет осматривать простую деревенскую бабу? Сестра Зинаида пожалела ее, но приняла без радости – своих семеро по лавкам. Все свои цацки Клавка, естественно, из юбки выпорола, положила в старый бидон, который зарыла в саду под грушей – в лучших традициях детективного романа. Отсиделась у Зинаиды пару лет и поняла, что ловить в голодной деревне нечего и надо возвращаться в город. В 22-м вернулась в Питер.
