Скандальная жизнь настоящей леди

— Как и большинство из нас, он заботится только о своих ближних.

— Совершенно верно. Я не являюсь ни его знакомой, ни родственницей. И я — не благотворительное дело. Я на самом деле должна уйти.

На самом деле? Как только ближайшее окружение Советника вернется с отчетами о подноготной мисс Райленд, со всем, что можно раздобыть за такое короткое время, он будет готов позволить ей уйти, или получит шанс открыть ей то, что знает всего лишь горстка людей. Харри никогда не раскроет ей свой фамильный секрет, только некоторые разработки правительства. С ее помощью он сможет разоблачить антиправительственный заговор — если прием у лорда Горэма на самом деле предоставит кров такому замыслу — и выведет на чистую воду вымогателя. Затем его работа будет закончена и он сможет быть тем, кем хочет.

— Пожалуйста, подождите, — проговорил Харри. — Вы нужны ему. Я не имею права сказать почему, но думаю — то есть, знаю — что вы очень сильно нужны майору.

Ни одна женщина не нуждается в таком количестве одежды.

Нуждается, настояли Салли, портниха и две белошвейки, шьющие в углу. Задняя гостиная была превращена в примерочную комнату магазина белья и ателье, куда Джереми и еще один грум вносили сундуки с платьями, рулоны ткани, стопки книг с выкройками.

И все это только для короткого загородного приема.

Ради тщеславной толпы с глубокими карманами, oui[7] . Женщины — и половина мужчин — будут менять ансамбли пять или шесть раз в день, чтобы покрасоваться перед теми же самыми людьми, которых они видели в Лондоне. Мадам Журне добавила еще один бальный туалет к растущей груде платьев, которым требовалась лишь незначительная переделка. Оказалось, что пользующаяся спросом модистка не только отложила заказы других клиентов ради мистера Харриса, но ей еще и заплатили достаточно для того, чтобы она переделала их наполовину законченные платья для Симоны. Некоторые туалеты подходили почти идеально, ушитые или расставленные как раз этим утром, Симона не сомневалась в этом. Салли сняла мерки с голубого платья и послала их модистке еще до того, как петух закукарекал, и сделала все это, повинуясь эффективным приказам мистера Харриса. Мадам Журне немедленно засадила своих белошвеек за работу. Она даже наняла еще нескольких швей, записав оплату их труда на счет джентльмена.

Кроме всех тех денег, которые она уже заработала, теперь француженка сделала ставку на дебют мисс Райленд. Неважно, сколько раздраженных клиентов она может потерять, портниха приобретет втрое больше, когда бомонд заметит новейшую звезду на горизонте полусвета, одетую в творения мадам. Мисс Райленд затмит их всех, заявила мадам Журне, и собиралась сделать для этого все, что в ее силах. Успех Симоны станет знаком особой чести для модистки и превратится в состояние в ее кошельке. Кроме того, когда ей принесли записку от некого джентльмена с просьбой об услуге, она была только рада привезти в ответ свои самые изысканные, самые элегантные творения.

Модистка привезла все, что может пойти рыжеволосой девушке со смугловатой кожей. Никаких белых или пастельных платьев — пусть дебютантки выходят в них в свет. Никаких несочетающихся оранжевых или красных оттенков. Они предназначены для бесцветных женщин. Только коричневые, зеленые, золотые и цвета слоновой кости — эти платья будут magnifique[8] для мадмуазель.

Из прихоти она также привезла смелое воздушное платье из черного шелка, расшитое красными блестящими камнями, которое предназначалось для более искушенной, не такой молодой куртизанки, считавшейся самой красивой женщиной в Лондоне. Мадмуазель затмила ее. Они все согласились с тем, что платье будет впустую потрачено на пресыщенную старую каргу, выступающую на подмостках, тогда как Симона выглядела в нем как королева, королева ночи. В ее темных глазах вспыхивали алмазные отблески; кожа излучала тепло, волосы казались более яркими. И это еще до того, как прибыл умелый парикмахер.

Еще один французский эмигрант, он часто исполнял роль ушей для Военного министерства. Известно, что леди трещат без остановки, когда находятся в своих будуарах вместе со слугой, которому доверяют. Он был счастлив передавать информацию, которая могла привести к свержению этого узурпатора Бонапарта. Сейчас парикмахер был рад сделать так, чтобы chйrieamie господина оставила в тени всех остальных женщин на загородном приеме для куртизанок.

Нет, он не станет отрезать эту великолепную гриву. Quelle horreur[9]! Кроме того, у него есть приказ от месье. Но он подравнял немного здесь, и кое-что отрезал там. Затем парикмахер взялся за завивочные щипцы, пока Салли наблюдала за ним, белошвейки шили, а мадам Журне составляла списки подходящих шляпок, перчаток, чулок, вееров и нижнего белья. О, и драгоценностей.

Никаких драгоценностей. Симона настаивала на этом.

Что, отправиться в дом маркиза одетой, как крестьянка? Испортить творения мадам? Не увенчать бриллиантовой тиарой великолепные только что завитые парикмахером кудри, когда на ней будет черное платье? Заставить своего покровителя выглядеть скупым?

Святые небеса, почему никто не слушает ее? Мадам Журне прищелкнула языком, когда Симона умоляла ее не начинать новых платьев, пока не вернется майор Харрисон. Парикмахер закатил глаза, когда девушка потребовала сделать прическу попроще, такую, какую она сможет сделать сама. Белошвейки захихикали, когда она настаивала на том, чтобы вырезы платьев были подняты выше или заполнены. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания. С таким же успехом Симона могла быть манекеном, который они одевали, или куклой. Словно играющие дети, эти люди были полны воодушевления и поглощены своими мыслями, не заботясь о расходах или о ее долге перед майором Харрисоном, или как трудно ей будет найти силы, чтобы отказаться от его предложения.

Затем Симона увидела амазонку. Кто-то все-таки услышал ее, или расслышал тоску в ее голосе. Она была сшита по последней моде, с черной разделенной надвое бархатной юбкой и жакетом, сотканным из высококачественной шерсти на два оттенка темнее, чем рыжие волосы девушки, отороченным черной тесьмой. Черное кружево спускалось с высокого воротника в военном стиле. Симона вздохнула просто от одного взгляда на этот костюм.

Все эти платья были прекрасны: шелковые и атласные, дневные муслиновые, с лентами и кружевом, с рукавами-буфами и фестончатыми подолами. Никто из женщин, на которых Симона работала, не имел ничего и вполовину столь же привлекательного, модного или роскошного. Она никогда даже не воображала себе, что сможет посетить торжество, где такие платья были обычным явлением. Но амазонка… Это просто ее мечта.

Симона задумалась об открытых полях и свежем воздухе, о верховой езде по-мужски, о свободе, которой она не знала с детства, когда ездила без седла на пони, которого ей подарил дедушка, к тревоге ее уравновешенного отца и пониманию матери. Сейчас девушка воображала, что скачет по пересеченной местности рядом с красивым, темноволосым джентльменом. Он сидит верхом на великолепном черном жеребце. А она едет на…

— …стуле, мисс. Встаньте на него, чтобы я мог сделать точный рисунок. — Прибыл сапожник. Как и портниха, он привез сундук, полный готовой обуви, чтобы посмотреть, не подойдет ли что-нибудь для ее маленькой ноги. Сейчас он хотел снять мерку для туфелек, подходящих к ее новым платьям, которые собирался сделать.

Симона затаила дыхание, когда начали примерять сапожки для верховой езды. Одна пара оказалась всего лишь чуточку широка, и сапожник быстро добавил войлочную подкладку. Идеально. Парикмахер поцеловал кончики своих пальцев. Салли хлопнула в ладоши.

Даже белошвейки отложили свою работу, чтобы окружить стул Симоны, словно это был трон. Подол амазонки был подшит на живую нитку, на маленькой черной шляпке, похожей на кивер, еще не было перьев, а ее распущенные волосы пока не были забраны в кружевную сетку — но Симона знала, что никогда не выглядела лучше.

До тех пор, пока не прибыл помощник аптекаря с ассортиментом лосьонов и румян, кисточек и цветных бумажек. Симона не стала трудиться и изображать колебания, только не после того, как уже увидела результат.