- Так ведь нечем, Ната… - с мягкой улыбкой отвечал Валентин.
- А чем подбривает Федор?
- Акульим зубом, - не без ехидства сообщил Лева. - Он у нас, оказывается, крупный специалист по акульим зубам.
После извлечения из углей поросенка стало совершенно ясно, что национальную полинезийскую кухню Галка освоила в совершенстве. Валентин уже нацеливался стащить пару 'булочек' (т.е. печеных плодов таро) и улизнуть на Сырой пляж без традиционного выговора, но…
- Интересно, - сказал Лева, прихлебывая кокосовое молоко из консервной банки, - далеко мы от острова Пасхи?
Все повернулись к нему.
- А к чему это ты? - спросил Толик.
- По Хейердалу, - глубокомысленно изрек Лева, - на Пасхе обитали какие-то ненормальные туземцы. Рыжие и голубоглазые.
И, поглядев в голубенькие глаза Федора Сидорова, Лева задумчиво поскреб свою рыжую клочковатую бороду.
Наталья, вся задрожав, уронила вилку.
- Валентин! - каким-то вибрирующим голосом начала она. - Я желаю знать, до каких пор я буду находиться в этой дикости!
Не ожидавший нападения Валентин залепетал что-то насчет минуса в подкоренном выражении и об открывшихся слабых местах теории относительности.
- Меня не интересуют твои минусы! Меня интересует, до каких пор…
- У, Тупапау!.. - с ненавистью пробормотала Галка.
- Ита маитаи вахина! [Скверная женщина! (искаж. полинезийск.)] - в сердцах сказал Толик Федору.
- Ита маитаи нуи нуи! [Хуже не бывает! (искаж. полинезийск.)] - с чувством подтвердил тот. - Кошмар какой-то!
- Между прочим, - хрустальным голоском заметила Наталья, - разговаривать в присутствии дам на иностранных языках - неприлично.
Толик искоса глянул на нее, и ему вдруг пришло в голову, что заговори какая-нибудь туземка в подобном тоне с Таароа, старый вождь немедленно приказал бы бросить ее акулам.
10
После обеда двинулись всей компанией в пальмовую рощу - смотреть портрет.
Федор вынес мольберт из-под обширного, как парашют, зонтика и снял циновку. Медленно скатывая ее в трубочку, отступил шага на четыре и зорко прищурился. Потом вдруг встревоженно подался вперед. Посмотрел под одним углом, под другим. Успокоился. Удовлетворенно покивал. И наконец заинтересовался: а что это все молчат?
- Ну и что теперь с нами будет? - раздался звонкий и злой голос Галки.
Федор немедленно задрал бороденку и повернулся к родственнице.
- В каком смысле?
- В гастрономическом, - зловеще пояснил Лева.
Федор, мигая, оглядел присутствующих.
- Мужики, - удивленно сказал он, - вам не нравится портрет?
- Мне не нравится его пузо, - честно ответила Галка.
- Выразительное пузо, - спокойно сказал Федор. - Не понимаю, что тебя смущает.
- Пузо и смущает! И то, что ты ему нос изуродовал.
- Мужики, какого рожна? - с достоинством возразил Федор. - Нос ему проломили в позапрошлой войне заговоренной дубиной 'Рапапарапа те уира' ['Блеск молнии' (полинезийск.)]. Об этом даже песня сложена.
- Ну я не знаю, какая там 'Рапара… папа', - раздраженно сказала Галка, - но неужели нельзя было его… облагородить, что ли?..
- Не стоит эпатировать аборигенов, - негромко изронила Наталья. Велик был соблазн встать на сторону Федора, но авангардист в самом деле играл с огнем.
Федор посмотрел на сияющий яркими красками холст.
- Мужики, это хороший портрет, - сообщил он. - Это сильный портрет.
- Модернизм, - сказал Лева, как клеймо поставил.
Федор призадумался.
- Полагаешь, Таароа не воспримет?
- Еще как воспримет! - обнадежил его Лева. - Сначала он тебя выпотрошит…
- Нет, - перебила Галка. - Сначала он его кокнет этой… 'Папарапой'!
- Необязательно. Выпотрошит и испечет в углях.
- Почему? - в искреннем недоумении спросил Федор.
- Да потому что кастрюль здесь еще не изобрели! - заорал выведенный из терпения Лева. - Ну нельзя же быть таким тупым! Никакого инстинкта самосохранения! Ты бы хоть о нас подумал!
- Мужики, - с жалостью глядя на них, сказал Федор, - а вы, оказывается, ни черта не понимаете в искусстве.
- Это не страшно, - желчно отвечал ему Лева. - Страшно будет, если Таароа тоже ни черта в нем не понимает.
Толик и Валентин не в пример прочей публике вели себя вполне благопристойно и тихо. Оба выглядели скорее обескураженными, чем возмущенными.
Пузо и впрямь было выразительное. Выписанное с большим искусством и тщанием, оно, видимо, несло какую-то глубокую смысловую нагрузку, а может быть, даже что-то символизировало. Сложнейшая татуировка на нем поражала картографической точностью, в то время как на других частях могучей фигуры Таароа она была передана нарочито условно.
Федору наконец-то удалось сломать плоскость и добиться ощущения объема: пузо как бы вздувалось с холста, в нем мерещилось нечто глобальное.
Композиционным центром картины был, естественно, пуп. На него-то и глядели Толик с Валентином. Дело в том, что справа от пупа Таароа бесстыдно красовалась та самая формула, которую сегодня утром Валентин в присутствии Толика перечеркнул тростинкой на Сыром пляже. К формуле был пририсован также какой-то крючок наподобие клювика. Видимо, для красоты.
11
Около четырех часов пополудни в бухту на веслах ворвался двухкорпусный красавец 'Пуа Ту Тахи Море Ареа', ведя на буксире груженный циновками гонорар. Смуглые воины, вскинув сверкающие гребные лопасти, прокричали что-то грозно-торжественное. На правом носу катамарана высился Таароа, опираясь на трофейную резную дубину 'Рапапарапа те уира'.
На берегу к тому времени все уже было готово к приему гостей. Наталью и Галку с обычным в таких случаях скандалом загнали в хижину. Толика обернули куском желтой тапы. Валентин держал пальмовую ветку. Закрытый циновкой портрет был установлен Федором на бамбуковом треножнике. Лева изображал стечение народа.
Гребцы развернули катамаран и погнали его кормой вперед, ибо только богам дано причаливать
